Тимофей косил здесь под какую-то невыговариваемую болезнь и от армии заодно. Сильный пол явно заводил его вернее слабого. Он не слишком это скрывал, хотя меня шлепнуть по костлявой попе случай не упускал. Забавный, рыхловатый и не злой. Мы дружили.
— Ты воображаешь, что если он британец, то обязательно гей? — засмеялась я и чуть не подавилась сухим печеньем. Парень сунул мне бутылку с соком.
— Да. Он ведь еще и поп, полный набор для сериала, — заржал вместе со мной Тимка. Подсунул мне под шумок колхозный кусок зефира. Я проглотила.
Мы засели под поспевающей грушей за трансформаторной будкой в дальнем углу больничного парка. Устроили пикник на травке. Что бы я могла курить запрещенные сигареты, а Тимка уничтожать деликатесы, что таскал мне Гуров. Генерал не подходил, только издали улыбался. Никто не смел приближаться ко мне, кроме местных, больничных. Красота. Катерина вчера приходила с детьми. Попрощаться хотела, отпуск закончился. Я не вышла. Видела из окна, как ревела Наташка на груди преподобного Честера. Как по покойнику. Но я жива. Точно. Письмо их, самое настоящее, на бумаге и в конверте, спрятала на дно рюкзака. Потом прочитаю. Когда-нибудь.
— Я его обманула, — сказала я, глядя, как Тимка ест пальцем черную икру из банки. Психологиня велела мне валить вслух все, что приходит на ум. Доставалось это все бедолаге напротив, как расплата за еду. — Он сказал мне, что трахаться без взаимной любви не может. Потому как это плотский грех. Я и наврала ему, что сердце мое свободно… он поверил и влюбился. А я ему все наврала…Разбила сердце и мечты преподобного…
— А ты что, замужем? — парень сунул мне в рот галету, обмазанную редкими икринками со дна банки. Я похрустела. Тошнота подкатила.
— Дыши! Дыши носом, давай! Сбереги в себе еду, не отдавай природе, — он откровенно болел за меня, словно деньги поставил на мой вес. Хотя, кто его знает? Все может быть.
— Я не замужем. С чего ты взял? — я упрямо вернулась к разговору о себе. Сидела не шевелясь, хранила в себе еду. Кусочек печенья, зефирка и галета. Пару глотков сока. Остальное только капельницы. Не могу есть. Все выносит из меня проклятая тошнота. Я к стеклам оконным не приближалась, зеркал тут, слава богу, нет. Сама на себя не смотрела. Жуть.
— Кто тебя знает? Я с твоими мужиками запутался в конец. Если бы я их хоть в натуре видел. Какие-то армяне, хирурги, циркачи и немцы. Коты и официанты. Знаю генерала и викария. Поздравляю, кстати. Коллекция охерительная! — ржал надо мной Тимка. Лопал арахисовую пасту, намазывая ее на шоколад. Я посмотрела заинтересованно. В ответ он вывернул мне здоровенный кукиш. Я мстительно наклонилась и откусила прямо от плитки в его руке. Вкусно.
— Это просто гранд-жратва! Выблюешь, убью на месте, — заявил парень, облизывая пальцы. — Че там, дальше? Свободна, не свободна.
— Есть один на свете морячок. Женатый и беременный. И хрен с ним! — я полезла в карман за сигаретами, вспомнила, что их нет, и разозлилась.
— Беременный морячок. Что-то новенькое. Гони свою брехню дальше, — милостиво кивнул мой приятель. Развалился на травке, мешок, еще полный всякой заковыристой еды, под голову засунул. Вытащил из нагрудного кармана электронную сигарету. Я потянулась.
— Дай хоть эту дрянь пососать, — брякнула я.
— Пососать я тебе могу дать хоть сейчас, но курева не получишь, — ухмыльнулся Тимка. Уклонился от моей руки.
— Не хочу я ничего сосать. Лебеда моя засохла и отвалилась. Месячных нет с мая. Я даже забеременеть не могу. Я больше не женщина. Скелет, — подтянула острые коленки к груди, обнялась с ними, как с родными.
— Ну, сиськи у тебя еще остались. Я бы за них подержался, ей-богу, — усмехнулся парень. — Ты бы перестала хренью всякой заниматься. Наела бы десяток килосов. Ты же красавица! Даже сейчас. Девушка-смерть. Красиво?
Я кивнула.
— Зае…сь! Как красиво, — неясно высказался он. Спрятал вейп, так и не задымив. Полез снова в пакет за едой. Вытащил круглый в полоску леденец на палочке. — Вот, пососи на здоровье. Ври дальше, мне нравится.
— Я не вру. Правда все. Самое ужасное, что я ему верила.
Он мне в любви признавался, с собой звал. Я бы не пошла с ним никогда. Но я ему верила. Как-то он умел со мной так, не знаю. Сказал: «люблю» и я поверила. А у нее уже его маленький ребеночек в животе рос. Крошечный, как зернышко…
— Эй! Не влезай в эту тему! Может быть, он не знал, — живо возразил мне Тимофей.
— Как хрен свой без резинки совать он знал. А то, что от этого дети бывают, не догадывался, — я машинально сунула конфету в рот. Кисленькая клюква. Прикольно.
— А вдруг она презики втихую иголкой прокалывала? Бабы, знаешь, какие ушлые бывают, если хотят мужика захомутать! — выступил Тимоха.
Я заржала в голос. Искренне, чуть не до слез. Давно так не смеялась.
— Ты где такую фигню подцепил? Женские романы почитываешь ночью, под одеялом?
— Ночью, под одеялом я другие романы читаю своей правой руке, — ухмыльнулся парень. — Ты как насчет дружеского секса? Я бы тебя белком подкормил.
— Мне показалось, что у душки-викария ты бы сам подпитался. Белком! Знаешь, какая она у него? Вку-у-сная, — я веселилась.
Тимка дотянулся и ткнул меня кулаком в плечо. Шутя. Не сильно. Самую малость. Но я упала. Он сразу посадил меня обратно. Глядел в лицо испугано.
— Ты как, малышка? Больно? Я не хотел.
— Все вы не хотите! Синяк теперь будет. И так страшна, как смертный грех, а ты меня еще больше украшаешь, — я все-таки разревелась. Но леденец из рук не выпустила. Посасывала сквозь соленые слезы. Приятное ощущение.
— Ты красивая, только худенькая очень. Скелетюлечка, — Тимка легонько поцеловал меня в щеку.
— Что? Как ты меня назвал? — слезы высохли. Внутри стало чуточку теплее. Даже рукава свитера захотелось поддернуть.
— Скелетюлечка, — он тихо подбирался к моим губам.
Я просунула ладошку между нашими лицами:
— Мне нравится слово. Давай лучше что-нибудь съедим.
Тимка что-то просопел себе под нос и полез в пакет с продуктами. Гуров. Мысль о нем впервые не вызвала приступа тошноты.
— Лола!
Я подняла голову. Давид сидел верхом на кирпичном заборе.
— Привет! Ты зачем туда забрался? Калитка же есть, — я обрадовалась страшно.
— Привет, дорогая! Далеко обходить, — он спрыгнул вниз на траву в высокую крапиву. — Ай!
Я подошла. Он обнял меня, как родную, ткнулся губами в щеку. Горячее солнце, соленое море, далекий дым, машинное масло и пот. Мужчина.
— Какая ты худая! Ох. еть! Ой, прости! Поехали домой, Кристина тебя откормит. Это она умеет! Или нельзя? Ты заболела? Мы за тобой приехали. Криста откуда-то узнала, что ты в беде. Наладила нас по-быстрому сюда. Айк идет через ворота, а я так, через забор, здесь короче.
Я слушала его болтовню, прижавшись ребрами под толстым свитером к твердой груди. Там громко стучало сердце. Дружеское и верное. Как же я соскучилась, боже мой!
Айк шел по дорожке. Длинная дама-врач что-то говорила ему. Я увидела, как сползла вежливая улыбка с его лица, когда напоролся на меня взглядом. Испугался, потом справился, помахал мне рукой. Они остановились. Видно их разговор не годился для моих ушей. Курс лечения заканчивается только послезавтра. Генерал Гуров должен приехать. Не отпустит меня никуда профессорша.
— Я дам вам препараты с собой, распишу обязательную схему лечения, — сказала женщина, внимательно вглядываясь в мое счастливое лицо. — Обещайте, что выполните все назначения.
— Я присмотрю, будьте покойны. Привет, дорогая! Как дела? — Айк обнял меня осторожно, как стеклянную. Я коснулась губами его колкой щеки доверчиво. Безопасно. Уеду с ребятами. Можно. Пора.
Я написала Гурову записку. В больнице этот древний способ общения процветал. На клетчатой бумаге, казенной шариковой ручкой. «Я уехала к своим. Спасибо тебе огромное. Прости меня за все. Будь счастлив».