Читать интересную книгу Христианский квартал - Максимов Юрий

Прошли до покосившейся "вертушки", за ней - мёртвый лес с высохшими стволами деревьев, ветви - будто скорченные в агонии пальцы. Слева - обугленный остов машины, а дальше ещё два, в бампере зияют дырочки - пулевые отверстия. Выходит, не брехня это была про народных избранников. Кажется, что-то темнеет в салоне... нет, лучше не приглядываться.

Батя взмахивает рукой, показывая направление. Двигаемся прочь от Лусково, спиной к Никольску...

* * *

К вечеру вышли на бурелом. Навалы обугленных деревьев, куда ни глянь. Чёрное и серое - маренговый цвет господствует до горизонта. Видно, огневой шторм прокатился. Батя смотрит на радиометр. Нам, как обычно, ничего не объясняет. Не положено. Взмахом руки задаёт направление - двинулись прямо. Осторожно, где переступая, где перелезая, а где нагибаясь под поваленными стволами. Скользя, спотыкаясь, хватаясь за сучья. А внизу чавкает бесконечная мутная лужа, скопившаяся от долгих дождей.

Пытка.

Один раз я чуть не свалился, как Пашка. Но Батя успел подхватить. В итоге - у меня шишка на затылке, у него - косая чёрная отметина на рукаве от обугленного сучка. Типа, второй раз меня спас. Но когда ты уже измочален, чувства поневоле тупеют. Чувство благодарности в том числе.

* * *

Всё правильно. Поделом. Батю можно понять, а вот нас-то? Мы-то кто теперь? Если бы остались там, наверху, со всеми, и разделили общую беду, тогда... тогда, может, и был бы шанс. Как бы безумно это ни звучало. А сейчас... вроде, я такой же, как эти старики, но вместе с тем - бесконечно чужой. Необратимо и справедливо.

* * *

Почему-то старая жизнь почти не вспоминается. Так, если поднапрячься, всплывут блеклые образы - будто и не со мной это всё было, а просто по телеку когда-то смотрел. А вот будни в бункере, да ещё картинки эти, из путеводителей, почему-то наоборот, так и стоят перед глазами, особенно когда дают "похимарить" - отдохнуть, не снимая скафандра. Лежу сейчас между двух поваленных стволов, сверху темнеет смурое небо, ноющие мышцы дёргаются от напряжения. Надо спать, а сон не идёт. Впечатления распирают изнутри, бередят. А ребятам сегодня рыбу должны давать... Обломаются этой ночью комарики, что в моём "губернаторском" обитают. Попостятся...

Слева шорох. Поворачиваюсь. Кто-то подползает, поди разбери, в зеркальном "наморднике" все на одно лицо. Точнее, все одинаково без лица. Прислоняется шлемом к моему, слышу тихое:

- Слышь, Санёк, - Кузя, ну конечно, кому ещё быть, - а я вот думаю: откуда Батя мог узнать про зону? Когда утром выходили, я глянул на спутниковые тарелки - они все вывернуты. Может, у него от пульта управления с другими бункерами связь есть, как думаешь?

- Кузя, не грузи. Поспи лучше.

То, как я думаю, тебе не понравится. Ниоткуда Батя узнать не мог. Он и не знает наверняка. Просто понимает, что всю жизнь в бункере не просидишь - консервов не хватит. Вот и решил сделать вылазку. Разведка - так ведь и сказал. Да какая, в сущности разница?

- А всё же интересно... - опять бубнит своё. - Как думаешь, когда до зоны дойдём? За буреломом вроде нормальный лес, должно быть полегче. Дня три-четыре ещё, прикинь, и мы дома! Батя сказал: цивилизация. Бабы. Блин, скорее бы...

* * *

Ночью снилось, будто мы с Батей вдвоём сидим за столом посреди того поля и молча хлещем самогон из алюминиевых кружек. А вокруг - неподвижные тела в скафандрах.

* * *

За буреломом потянулись мёртвые леса, идти стало действительно легче. Попадались перелески, полянки. Трава, как ни странно, живая. Хотя блеклая, но кое-где с васильками и даже ромашками. Меж цветов мошки какие-то летают и ползают... Если смотреть только под ноги - то будто всё, как прежде. Только вот ноги в спецсапогах и серой композитной ткани скафандра. Словно мы высадились на другой планете.

- Это от того, что трава и насекомые более стойки к радиации, чем деревья и животные, - бубнит Карп, хотя его, кажется, никто не спрашивал.

Химарим, лёжа на поляне, и задрав ноги на стволы, чтобы кровь быстрей оттекала. А Карп продолжает болтать, заставляя морщиться. Что толку умничать? И так понятно, что здесь заражение запредельное.

Туганаев смотрел через плечо Бате, когда тот в очередной раз с радиометром сверялся. 390 бэр в час. Аккурат смертельная доза. Облучение с летальностью до пятидесяти процентов.

* * *

Сегодня мы шли по полю. Настоящему, с клевером, ромашками и дикой травой. Позади три дня и три ночи, я не знаю, сколько осталось идти. Можно бы насладиться видом, но успели вымотаться, пока выходили из леса. Поэтому я просто "отключался" от внешнего вида и представлял сицилийские луга у подножия гор, песчаные греческие пляжи с плетёными зонтиками, разноцветных рыб среди коралловых зарослей Красного моря, захоронения древнекитайских императоров с полчищами глиняных солдат, шведские ледяные гостиницы...

А потом вдруг застучало из подлеска. Недалеко. И мой безликий сосед, что слева шёл, споткнулся. Кто-то крикнул: "ложись"! Тело само среагировало, миг - и я уже в траве. А из подлеска всё так же стучат. Стреляют! По нам! Справа загромыхал "калаш", кто-то из наших отвечает. Я достаю свой, щёлкаю предохранителем, перекатываюсь влево...

* * *

Высунуться - очередь - лечь - перекатиться - высунуться... Не помню, сколько это продолжалось. Но рожок я сменил только один раз. А в какой-то момент сообразил, что из подлеска уже не отвечают, и перестал. Остальные тоже, хоть и не сразу.

Мы лежали в высокой траве и слушали через шлемовые мембраны тишину, да стрекот кузнечиков. А потом кто-то из наших опять стал долбить по подлеску, короткими, а Туганаев, - его и в скафандре можно опознать по здоровенному росту, - побежал, пригнувшись, на ту сторону. Но оттуда уже не стреляли.

Наконец я встал и обернулся к остальным. Среди примятой травы двое наших склонились над третьим. Неподвижная фигура, кровь на серой ткани скафандра, косая чёрная отметина на рукаве...

Умер майор Митяхин.

Батя.

Отец.

* * *

Зашуршала трава сзади - вернулся Туганаев с оторванным солдатским медальоном в руке. Тупо отчитался, глядя на батино тело:

- Убит. Один. Наш. В смысле, российская армия. Сержант Степанюк. - рука в перчатке покачала медальоном. - В обычном химкомбезе был. На лице язвы, кожа сухая, с трещинами. Лучевуха третьей стадии.

- Только один? - глухо спросил левый скафандр голосом Карпа и сел на землю, держась за грудь.

- Да.

- За что? - спросил правый скафандр голосом Кузи.

- За что... А ты видал, чтобы в нашей армии кто-нибудь в СЗО ходил? - ответил Туганаев, засовывая медальон в нагрудный карман. - Наверное, принял нас за тех, кто всё это развязал.

Помолчали.

- Что теперь?

- Возвращаться надо. - сказал Туганаев.

- Ты что, сдурел? Тут до зоны километров двадцать осталось!

- Нет никакой зоны. - здоровяк нехотя нагнулся и, поковырявшись, вытащил из рюкзака Бати радиометр. - Вот, гляди: здесь 340 бэр. А три дня назад, на буреломе, было 390. Сможешь сам посчитать, сколько переть до области с нормальным уровнем? Если такие вообще остались.

- Так что же мы, зазря сюда пилили?

- Не зря. Отрицательный результат - тоже результат.

- Да ну тебя на хрен, Тугай, с твоими результатами! - взорвался Кузя. - Надо пройти ещё хотя бы сутки. По плану. А вдруг и вправду через двадцать километров нормальная жизнь?

- И бабы, да?

- Слушай, не зли меня! Я хочу жить, как человек, а не как подвальная крыса! Это раз. А ещё у нас есть приказ. Это два.

- Мужики, я, похоже, не смогу дальше идти. - качает шлемом Карп. - Этот Степанюк мне в броню попал. Кажется, ребро сломано.

И показал прострел на груди. Уже залепленный пластырем.

Кузя повернул ко мне лицевой щиток, словно чтобы я мог насладиться собственным отражением.

- Санёк, ты - старшина. Что скажешь?

Туганаев и Карп тоже повернулись. С трёх зеркальных щитков на меня смотрел я сам - маленькое чучело в скафандре. В этот миг я вдруг почувствовал себя Батей. Странное ощущение.

- Скажу, что сначала майора надо похоронить. И сержанта этого... тоже. А потом рядовой Туганаев сопроводит раненого рядового Карпова в бункер. Я пойду дальше на северо-восток. А ты, Кузя, сам решай, что делать.

* * *

Господи, какая же радость была, когда мы нашли! Лезли на очередной холм, скользя по опавшей хвое и цепляясь за мёртвые ели. Кузя вылез первый, помню, как я поднимался и смотрел на его застывшую наверху фигуру. Будто памятник. А потом вышел сам и тут мне открылось... Живые леса, чуть колышащиеся на ветру кроны, зелень, такая яркая, словно нарисованная, а вдалеке - хуторок, хатки, ещё дальше - церковка с голубым куполом... Пролетел грач...

Мы постучали друг друга по плечам, а потом обнялись. Я услышал, как рыдает Кузя. И сам рыдал. А раньше никогда не понимал, как это можно - плакать от радости. Как тот чудак-путешественник. То была не просто радость. Настоящее счастье.

Очень хотелось сбежать вниз с холма, наперегонки, но пошли осторожно. Было бы глупо свернуть себе шею в двух шагах от зоны. От спасения.