Читать интересную книгу Дурак - Кристофер Мур

Началось все с замысла написать роман про шута — английского шута, потому что мне нравится описывать плутов и шельмецов. Первый предупредительный выстрел я сделал несколько лет назад, завтракая в Нью-Йорке с моим американским редактором Дженнифер Брел. Утром, после того как принял слишком много снотворного. (Нью-Йорк выводит меня из равновесия. Я всегда ощущаю себя губкой, промакивающей тревожность со лба всего Нью-Йорка.)

— Джен, я хочу написать книжку про шута. Только не знаю, про шута вообще или про Лирова.

— О, надо писать про Лирова, — ответила она.

— Да будет Лиров шут тогда, — сказал я, как будто скажешь такое — и больше ничего делать не нужно.

После чего моя редактор медленно растаяла на стуле напротив и ее сменила гусеница с кальяном. Она уже говорила только: «Ва-ва-ва-ва-ва», — но за завтрак расплатилась. На все оставшееся утро я вырубился. (Полезный совет деловому путешественнику: если не удается уснуть после второй таблетки, НЕ ПРИНИМАЙТЕ третью.)

В общем, в глубокий угол бассейна я смело нырнул и почти на два года погрузился в Шекспировы труды: живьем на сцене, в письменном виде и на DVD. Посмотрел не меньше тридцати различных постановок «Короля Лира» и честно вам скажу — где-то на середине своих изысканий, послушав, как дюжина разных Лиров неистовствует в бурю и сокрушается, какими недоумками они были, мне уже хотелось самому выскочить на сцену и прикончить старика собственноручно. Ибо хоть я уважаю талант и выносливость актеров, играющих эту роль, и восхищаюсь ими, равно как и красноречием персонажа, есть некоторый предел в выслушивании такого количества нытья, за которым уже хочется записаться в Комитет по включению издевательства над стариками в олимпийские виды спорта. В Стратфорде-на-Эйвоне стоит ввести еще один аттракцион: туристам дозволяется сталкивать королей Лиров с высокого утеса. Знаете, как прыжки с эластичным тросом — только без троса. Эдак вот: «Злись, ветер, дуй, пока не лопнут щеки![335] Ааааааааа!» — плюх! Благословенное молчание. Ладно, может, и не стоит. (В Стратфорде у них, кстати, уже есть Шекспировский хоспис — для тех, кто поставил галочку в графе «Не быть».)

Как только решишь пересказать «Лира», возникает вопрос о времени и месте, и на него нужно отвечать.

Согласно истории британских монархов («История королей Британии»), составленной в 1136 году валлийским священником Гальфридом Монмутским, настоящий король Леир — если он и впрямь существовал — жил где-то во времена между Платоном и Аристотелем, когда процветала греческая империя, а в Англии и в помине не было никаких замков, тем более — крупных. Страны, на которые в своей пьесе ссылается Шекспир, еще и близко не образовались, а Леир, если уж на то пошло, мог быть всего-навсего вождем какого-нибудь племени, а отнюдь не монархом громадного государства, и ему никак не могла подчиняться сложная социополитическая структура герцогов, графов и рыцарей. Замком его была бы от силы земляная крепость. В пьесе Шекспир упоминает греческих богов, и легенды действительно гласят, что отец Леира Бладуд — свинопас, прокаженный и король бриттов — ездил в Афины за духовными наставлениями, а вернувшись, выстроил в Бате храм богине Афине, где поклонялся ей и занимался некромантией. Леир же королем стал как бы по умолчанию, когда от Бладуда начали отпадать разные части тела. Битва за души верующих между христианами и язычниками, которую я изображаю в «Дураке», вероятно, могла иметь место где-то между 500 и 800 годами н. э., а не в воображаемом Карманом XIII веке.

Стало быть, со временем у нас загвоздка — и применительно не только к истории, но и к языку. (На временные рамки пьесы и сам Шекспир положил с прибором, похоже, ибо в одном месте шут у него оттарабанивает длинный список пророчеств и заключает: «Это пророчество сделает Мерлин, потому что я живу до него»[336]. Такое чувство, что Уилл здесь просто отшвырнул перо и сказал: «Я понятия не имею, что тут вообще происходит, — ляпну-ка галиматью посмачнее, посмотрим, прокатит или нет».) Никто, судя по всему, не знает, на каком языке люди разговаривали во глубине веков, но это был точно не английский. Хотя у Шекспира он элегантен и во многом революционен, для современного английского читателя он по большей части звучит как иностранный. Посему, преданно следуя за Шекспиром, я отбросил перо и поместил сюжет в более-менее мифическое Средневековье, однако с лингвистическими следами елизаветинской эпохи, современного британского сленга, жаргона кокни (хотя рифмованный сленг остается для меня загадкой) и околесицы, внутренне свойственной мне самому. (Так Карман говорит о «пихабельности» Реганы, а Талия упоминает об изгнании «мазд» из Суиндена — с полной исторической неприкосновенностью.) Тем же пуристам-занудам, которым захочется тыкать пальцем в анахронизмы «Дурака», скажу: успокойтесь, вся книга — анахронизм. Очевидно. Там даже упоминаются «мериканцы» — давно вымершая раса, отчего нынешняя наша современность переносится в какое-то далекое прошлое. («Давным-давно в одной далекой галактике»{5}, если вы меня понимаете.) Так и было задумано.

Разбираясь же с географией пьесы, я выбирал те современные места, которые упоминаются в тексте: Глостер, Корнуолл, Дувр и прочее, а также Лондон. Единственный Олбани, который я обнаружил, теперь находится примерно в границах Лондонской метрополии, поэтому Олбани Гонерильи я разместил в Шотландии — главным образом чтобы облегчить доступ в Большой Бирнамский лес и к ведьмам из «Макбета». Песьи Муськи, Грязные Блёвки, Овечий Перепих на Червеедке и прочие городки и деревеньки располагаются исключительно у меня в воображении, только в Уэльсе действительно есть место, которое называется Голова Червя.

Фабула пьесы Шекспира «Король Лир» была заимствована из другой пьесы, поставленной в Лондоне лет на десять раньше. Называлась она «Трагедия короля Леира», и печатный экземпляр ее утрачен. «Король Леир» широко игрался в шекспировские времена, но мы уже никак не узнаем, о чем была эта пьеса, хотя сюжет, говорят, походил на версию Барда, и можно смело предполагать, что Барду она была известна. Ничего необычного для Шекспира в этом нет. Вообще говоря, считают, что из всех его тридцати восьми пьес лишь три основаны на его оригинальных замыслах.

Сам текст «Короля Лира» в известном нам виде собран в 1724 году Александром Поупом из фрагментов и обрывков напечатанных ранее версий. Интересно отметить, что, вопреки трагедийности сюжета, первый английский поэт-лауреат Нейтан Тейт переписал «Короля Лира» со счастливым концом: согласно Тейту, Лир и Корделия воссоединяются, Корделия выходит за Эдгара, и они живут долго и счастливо. Почти двести лет вариант со «счастливым концом» игрался на сцене, пока не появилась «восстановленная версия» Поупа. В «Королях Британии» у Гальфрида Монмутского действительно говорится, что Корделия стала королевой после Леира и правила пять лет. (Хотя, опять-таки, и этому нет никаких исторических подтверждений.)

Кое-кто из читавших «Дурака» изъявили желание вернуться и перечесть «Лира» — вероятно, чтобы сравнить материал исходника с моим вариантом истории. («Что-то не помню в пьесе надругательств над деревьями, но я давно не перечитывал».) Можно, конечно, найти себе способы времяпрепровождения и похуже, но я подозреваю, что и «это путь к безумью»[337]. В «Дураке» цитируются или перефразируются строки и реплики из десятка пьес, и я теперь уже даже не уверен, откуда что взялось. Делал я так преимущественно для того, чтобы побесить рецензентов, которые с неохотой станут цитировать и критиковать пассажи из моей работы, если только их не сочинил самолично Бард. (Однажды рецензент выбранил меня за неуклюжесть стиля, а процитировал при этом одного моего персонажа, который цитировал трактат Торо «О гражданском неповиновении». В жизни звездный час бывает редок; мой случился, когда я указывал рецензенту на его промах.)

Пара слов о предубеждениях Кармана. Я знаю, что в его речи довольно часто Франция, французы и все французское сопровождается эксплетивом «блядь», но это никоим образом не следует интерпретировать как мое собственное отношение к Франции и французам. И то и другое я люблю. Но эмоциональность высказывания была неотразимо притягательна, а кроме того, я хотел передать некоторое поверхностное презрение, которое англичане, похоже, исторически испытывают к французам, — да и, если совсем уж честно, французы к англичанам. Как объяснял один мой английский приятель: «О да, мы ненавидим французов, но нам не хочется, чтобы их терпеть не мог кто-нибудь еще. Они наши. Мы жизнь готовы отдать за их сохранность, лишь бы только и дальше их презирать». Или, по выражению одного моего французского знакомого: «Все англичане гомики; просто некоторые об этом не догадываются и спят с женщинами». Я вполне уверен, что это неправда, но мне показалось, что это смешно. Французы, блядь, — великие, а?