по голове дали.
А как вернулись на базу, я снова слег. Такая слабость навалилась — даже поесть толком не смог. Да вот, оказывается, прошла. Аж до кобеляжа дело дошло. Так что про венгра и не вспомнил, пока Анна, а вслед за ней и Параска, не освежили память.
— Товарищ командир, а разрешите еще вопрос, — вывела меня из раздумий языкатая сопровождающая.
— Говори уже, что там у тебя? — буркнул я, останавливаясь у кривоватого тына хаты, к которой шел.
— Да вот я спросить хотела, только вы не подумайте ничего, я так просто, для интересу, а не для серьезности, вы же понимаете, Петр Николаевич, я же не то что некоторые, так что мне… — выпалила Параска и начала набирать воздух для продолжения, но грех было не воспользоваться таким шансом.
— Молчать! — гаркнул я. — У меня уже голова болит от болтовни. Три секунды у тебя. Время пошло.
— А вы, товарищ командир, можете молодых расписать? Только не подумайте, я…
— Могу, — снова оборвал ее я. — Командир подразделения имеет права брать на себя функции гражданских органов власти, если доступа к ним нет. А ты замуж собралась?
— Ой, та вы что, скажете тоже, Петр Николаевич, — махнула рукой главная санитарка. — Спор такой вышел, я и спросила…
Дослушивать я не стал. Вот натуральная Трындычиха из «Свадьбы в Малиновке». А ведь старый уже спектакль, надо бы спросить аккуратно. Если идет — не уйти Параске от новой кликухи.
Но через минуту я про говорливую девушку забыл напрочь. Новости были такие, что из головы могло вылететь не только это.
— А, товарищ командир, наконец-то, — обрадованно сказал Старинов, когда я вошел. — Вот, значит, Юлий Майор рассказывает нам много увлекательного. Думаю, и тебе интересно будет послушать.
— Так погоны капитанские, какой он, нафиг, майор? — удивился я.
— Майор, то фамилия, — ответил пленник. Худой как палка, с глазами навыкате.
Говорит по-русски, что примечательно. С чудным акцентом, Но так он же иностранец.
— Ну ладно, капитан Майор, — тут венгр тихонько вздохнул, видать шутка была ходовой и успела ему надоесть, — что хотите рассказать?
— Склад с продовольствием — интересует?
— Вообще — да, конечно, но все зависит от многих факторов: где расположен, какая охрана, что там есть. А то вдруг там три тонны зеленого горошка или черного перца? Что нам с таким добром делать?
— Хороший склад, — причмокнул Майор губами, немного подумав. Наверное, переводил для себя и вопрос, и ответ. — Но там нет перец и горошек. Есть мука, консерва, сахар, рис. Можно забирать.
— По накладной? — ехидно уточнил я. С какой радости я здесь слушаю этого… хрена с горы?
— Можно показать? — спросил он у Старинова и тот кивнул, мол, давай.
Венгр поднялся, снял мундир, аккуратно, гад, сложил его, и закатал оба рукава рубахи. Да уж, давненько я такого не видел. Хорошие рубцы, памятные.
— Где же ты, мил человек, такую красоту заработал? Наручники?
Он помолчал, наверное, слова такого не знает.
— Меня вешали за руки. Двадцать четыре часа. Я был без сознания, меня снимал, потом доктор разрешал и снова вешали.
— А потом? — полюбопытствовал я.
— Отпускали без доказательство. Но теперь служить только интендант.
Да уж, недоработали органы у них. Допросили, пусть и с пристрастием — и на свободу? Странные люди, однако.
— Так ты коммунист? — спрашиваю я его.
— Да. Я могу петь «Интернационал»? Я знаю русский текст! — он встал и довольно-таки красивым баритоном запел гимн.
Вставай, проклятьем заклеймённый, Весь мир голодных и рабов! Кипит наш разум возмущённый И смертный бой вести готов.
Странная ситуация: пленный венгр поет наш гимн, а мы, конечно же, встаем. Анекдот, да и только.
— Ладно, песню ты знаешь, — говорит Илья Григорьевич. — А еще какие доказательства?
— Конечно, партийный билет не со мной, — спокойно отвечает Майор, — но вы можете спросить в Коминтерн, номер вот такой, — и он написал цифры на обрывке газеты.
Мы переглянулись со Стариновым. По радио запросим — дело плевое.
* * *
Ответ, как ни странно, пришел быстро, буквально через несколько часов. Есть такой в картотеке, срочно вербовать.
Пленный зашел спокойно, будто и не сомневался в том, что ему поверят. К нам двоим еще и Сабуров присоединился. Юлий остановился на пороге и посмотрел на нас.
— Спиной повернись, — скомандовал Александр Николаевич.
Венгр послушно встал к нам тылом. Сабуров подошел, глянул на его шею и кивнул нам. В принципе, всё и так было видно. Родимое пятно, указанное в качестве особой приметы, торчало из-под воротника.
— Всё сошлось, товарищ Майор, — сказал я. — Добро пожаловать.
История этого парня была, конечно, как сказка. Коммунистом он стал в начале тридцатых, когда учился в университете. И всё шло гладко. Потом его забрали в армию, связь с организацией он потерял и думал только о том, чтобы сдаться в плен нашим. Но до передовой он так и не доехал, а потом его внезапно арестовали. Что-то там где-то всплыло, но не совсем точное, вот его и взяла под белы руки служба безопасности. День так допрашивали, с легким мордобоем, потом подвесили. Спасло его только то, что сведения о нем были слишком расплывчатые, а воевать, как всегда, некому. Ну, и безопасность его пасла теперь почти в открытую. Так что он даже обрадовался, когда мы его в Локте прихватили.
* * *
— Ты чего не зашел? — спросил я Якова, который дожидался меня на улице, причем судя по тому, как он приплясывал, довольно давно.
— Не хотел мешать, — сказал он. — Разговор есть.
— Ну давай.
— Мне кажется, что боец Кириченко на немцев работает.
— Почему?
— Ну, во-первых, он что-то записывает, причем так, чтобы этого никто не видел. И не надо шутить, что он стихи пишет и стесняется.
Я закинул в рот