— Уси?
— Именно это я и сказала. Тетки по имени Венера.
— Съешьте кто-нибудь этот трюфель или я его выброшу.
— Триста восемьдесят долларов?!
— Я его съем. Это мой трюфель. Дайте мне телефонный справочник!
Секс с Индейцем был для Лили самым трудозатратным делом на свете. Она рано встала, отправила Уси с Фанни к врачу, помылась, высушила волосы на солнце, натерла кожу оливковым маслом с лимоном, двадцать минут сидела голая у окна… Напротив Б. делал ей какие-то знаки, но она не обращала на него внимания. Промокнула тело, напудрила под мышками. Уси и Фанни вернулись. У Фанни не было ни улучшения, ни новых образований. Полчаса болтали. Фанни надо было уехать. Это было единственное правильное решение. Лили начала удалять волосы с тела.
В то же самое время, в том же городе проснулся молодой мужчина. Простыни на его кровати были смяты и собраны в клубок. Подушка была мокрой. Мужчина сел и потер затекшую руку. Почесал грудь и решил, что надо бы побриться.
Кровь, черные собаки, машины, сбивающие черных собак, и опять кровь.
— Машина сбила черную собаку. Она вся была в крови… лежала на асфальте, оскалившись…
— Это значит, что умрут твои враги, — послышался голос его сестры из кухни.
— Это был настоящий кошмар.
— Раз ты видел кровь, значит, все это — правда.
— Настоящий кошмар.
— Не спорь. Завтракать будешь?
Добренький Бобо не завтракал по утрам. Он пил кофе. Он не был добрым, еще меньше он походил на Бобо, но она называла его так с самого детства… Странная вещь — детство. Вроде бы все его забывают… Дети поддаются влиянию. Верят, привязываются… Испытывают чувство вины.
— Ты побреешь мне спину?
— Ты уходишь?
Черная окровавленная собака не выходила у него из головы. Машина размозжила ей голову. Кровь присохла к шерсти на шее.
По дороге на кухню ему показалось, что он наступил в засохшую лужу, что к его руке прилипла свалявшаяся шерсть, что отпечаток грязной лапы доверчиво покоится на его плече…
— Я не хочу хлеба, дорогая моя.
— А как мне тебя прокормить, скажи?! Посмотри, ты здоровый мужчина…
— Я не голодный. Мне надо выйти.
— А я буду одна сидеть в этом проклятом доме?! Почему?
— Что «почему»?
— Почему я должна оставаться одна? Я не хочу!
— Тебя никто не привязывал. Иди. Встреться с подругами.
— У меня нет подруг. Я никуда не хожу. Я даже копейки не трачу на развлечения. Даже чулки покупаю…
— В секонд-хэнде. Я все это знаю, но меня это больше не интересует. Ты получила то, что хотела. Теперь оставь меня в покое.
Оставить его в покое. Это было что-то невообразимое.
Когда она взяла дарственную из шкафчика Фанни, то думала, что что-то затрепещет в ее душе. Она надеялась, что будет ликовать. Но ничего этого не произошло.
Лил страшный дождь. Миллиарды капель разбивались о землю, рассыпались на миллионы частей и собирались в бесформенные лужи.
У сестры Добренького Бобо тоже было имя. Но она так редко им пользовалась, что утром перед зеркалом даже не могла его вспомнить. Интересно, сколько людей задумываются о своем имени утром перед зеркалом? А сколько из них думают о своем имени перед сном? И как Господь узнает людей? У каждого есть свой код.
У нее было неплохое имя. Ее звали Маня.
Дождь продолжал сражаться с землей.
Она стояла у окна и смотрела. Она видела тела своих родителей — разбитые и вымытые дождем. Она была в той же машине. И ничего не поняла. Она видела, как какой-то грузовик вылетел ниоткуда и направился на них. Она успела подумать: «Сейчас столкнемся». И столкнулись. Дождь стучал по крыше машины. Она видела ангелов, каких-то людей, маленькую собачку… Одна пуговичка от рубашки отца покатилась по асфальту. И осталась одиноко лежать. Отдельно от рубашки. Она потеряла свое место. И свою ценность. Каждый мог нагнуться и взять ее. Добренький Бобо тоже был там. Он был спеленат, крепко перевязан пеленками, не мог ни двигаться, ни махать ручками, он не плакал. Каждый мог взять его. Тогда она почувствовала себя рубашкой. Какая-то завершенность, целостность, что-то защищающее, удобное. Только нужно беречь пуговицы.
Неужели все это было? Да было ли это? Может, это очередное оправдание? И надо побрить ему спину, иначе он не перестанет ныть. Но его не возьмет каждый, кто захочет. Пуговицы на ее рубашке не отрываются. Подушечки, которые она вышивает, не протираются. Не изнашиваются, не стареют. Надо верить. Дарственная.
— Бобо, принеси мне эту бумагу и иди в ванную!
Короткие пальцы коснулись бумаги. Ощущение, что она держит что-то в руках… Вещь в руках, нищета в руках. Глаза видели знаки, она могла прочесть написанное, но не понимала