существуют, – тихо признался он.
Бьен готова была возразить, но он остановил ее движением руки.
– Только теперь их осталось двое – Ханг Лок и Кем Анх.
– А Синн?
– Его убили мои родители.
Вот и началась история его жизни.
Стоило заговорить, и стало на удивление легко, будто этот рассказ всегда жил в нем, как в клетке, и рвался на волю. Как протока сливается с протокой, так история гибели Синна привела к воспитанию Рука богами дельты, к его бунту против них, к жизни у вуо-тонов, к решению вовсе покинуть камышовые и тростниковые заросли и вернуться к месту, где родился. Он открыл ей все – все, кроме причины, заставившей его отказаться от богов дельты.
Заканчивая, он ждал от себя сожаления о такой откровенности. Он столько лет таил кровавую тайну. И должен был поплатиться за то, что не утаил. Рук удивился, обнаружив в себе облегчение, и изобразил на лице что-то похожее на улыбку.
– Это чтобы ты не воображала, будто у тебя одной есть страшные тайны.
Бьен с непроницаемым лицом рассматривала его.
– Ты… – Она покачала головой, тронула ладонью его грудь – не отталкивая, а как бы проверяя, не мерещится ли. – Ты воспитан Тремя?
– Двумя, – напомнил он.
У нее отвисла челюсть.
– Ты, должно быть, изломан еще страшнее меня.
Смех сам хлынул из него. Ни ночная бойня, ни мрачный труд этого дня не могли его удержать. Столько лет спустя он наконец открылся перед Бьен, а она никуда не делась, сидит вот рядом с ним. На лице, правда, ужас, но под ужасом что-то еще, что-то похожее на… надежду?
– Мы все изломаны, Бьен. – Он обхватил ее за плечи, притянул к себе. – Не будь мы изломаны, кому понадобилась бы любовь богини?
– Конечно. – Она примостила голову ему на плечо. – Верно. Но мы с тобой… мы изломаны совсем на особый манер.
Они долго сидели в молчании, каждый по-своему упиваясь невесомостью правды. А потом словно туча закрыла солнце – Рук вспомнил о неизбежном.
– Нам нельзя оставаться в Домбанге.
Бьен напряглась.
– Мы об этом уже говорили, – отозвалась она, помедлив. – Во время восстания.
– Сейчас хуже, чем тогда.
– Нет, так же, – покачала она головой. – Те же убийства, те же ужасы. Просто раньше это не касалось нас непосредственно.
– Теперь коснулось.
Страшная правда этих слов тяжело и мрачно легла между ними.
– Мир велик, – помолчав, сказал Рук. – Найдем себе место.
Бьен обвела взглядом скаты крыш, словно видела лежащий за ними город.
– Покинуть Домбанг, – наконец ответила она, – значит покинуть людей Домбанга.
– Тех, кто убил Луи, Старика Уена и Хоана? – вскинул бровь Рук.
– Хотя бы и их, – отозвалась Бьен, скрипнув зубами.
– Разве заповеди требуют таких крайностей?
– Требуют. «Любите ранящих вас. Исправляйте насмехающихся над вами. Исцеляйте обижающих вас…»
– А если этот город уже неизлечим?
Бьен пошарила в складках платья, достала статуэтку. Значит, не досталась она пожару.
– Авеши… – она тронула пальцем затертую фигурку у ног богини, – мерзкие создания. Они пожирают детенышей из своего выводка, пока уцелевшие не вырастут и не порвут их самих.
Бьен покачала головой, разглядывая пожелтевшую статуэтку, и добавила:
– И все же мы видим их на каждом образе Эйры, на статуях и картинах, и вспоминаем, что любовь простирается даже на самых отвратительных созданий этого мира. На них особенно.
– Авеши – миф.
Бьен взглянула ему в глаза:
– Еще вчера я думала, что Трое – миф.
– Они чудовища. Они для забавы терзают мужчин и женщин. – Рук оглянулся на руины храма. – И их последователи не лучше.
– Наше дело – помочь им стать лучше.
– Мертвые, мы никому не поможем.
– Можно уйти в подполье. Тайно продолжать служение.
Он покачал головой:
– Куда – в подполье?
– Не знаю. Почитатели Трех же нашли куда? Двести лет таились от выжигавших их святыни аннурцев.
– И мы, продолжая тайное служение, станем платить десятину верховным жрецам, оплачивать налогами содержание зеленых рубашек, с поддельными улыбками расхаживать по рынку, раскланиваться с людьми, которые славят Трех… С каких пор мы стали их сообщниками?
– Людям нужен выбор, Рук! То, что здесь творится, – это как болезнь. Трое гнусные… – Она осеклась, словно кто-то сорвал с языка незаконченную фразу. – Прости.
– Не извиняйся. Я с тобой согласен. Потому и ушел.
– Но они были для тебя семьей.
Рук опустил взгляд на свои почерневшие ладони. Двойной прокол от зубов хозяйки танцев еще просвечивал сквозь слой грязи.
Бьен взяла его кисть в свои, пожала.
Он силился вообразить страны вдали от Домбанга – мили твердой земли, сотни миль, тысячи; столько суши, что и за месяцы не дойдешь до края. Большое искушение – поверить, что, сбежав на дальний край света, они наконец спасутся. Искушение и глупость. Рук и сквозь угольный слой на коже видел пылающий в его теле жар. Кем Анх и Ханг Лок сделали его тем, кто он есть, а от себя не убежишь. Оставалось одно: день и ночь смотреть в глаза затаившемуся в нем зверю, выдерживать его взгляд, пока зверь не отведет глаз.
– Вуо-тоны, – сказал он наконец, подняв глаза на Бьен.
– Что – вуо-тоны?
– Надо уходить к ним.
Она округлила глаза, но не возразила, а нерешительно кивнула:
– Этот вал ненависти рано или поздно спадет. Город успокоится, и можно будет вернуться. А мы могли бы принести им учение Эйры…
– Вуо-тонам нет дела до учения Эйры, – поморщился Рук. – Вообще-то, тебе там и рта раскрыть не дадут.
– Потому что я женщина…
Он запнулся, не сразу поняв.
– Нет. Потому что ты слаба. – Рук покачал головой, подыскивая точное слово. – Потому что сочтут тебя слабой. У вуо-тонов право голоса надо заслужить.
– Чем?
– Убийством.
Она вздрогнула, взгляд ее стал далеким.
– Тогда я буду молчать.
Рук хотел ответить, но не стал. Вопрос, говорить или молчать, бледнеет перед вопросом, жить или умереть.
– Так ты согласна?
Он ужаснулся, представив Бьен в дельте, но оставаться в городе было еще хуже.
– Я не вижу выбора, – равнодушно ответила она.
Рук медленно, вглядываясь в ее лицо, кивнул. И понял, что готовился к спору.
– Пойдем. – Чтобы подняться на ноги, понадобились все остатки сил. – Нам надо поесть.
Она тоже встала. Он взял ее за руку. Впервые, сколько он ее знал, Бьен позволила себя вести.
* * *
Ли Рен вскинула голову им навстречу. Она сидела на потертом табурете, помешивая в чугунном котелке большой деревянной ложкой. Улыбка смяла ее лицо сотней морщинок и открыла редкие зубы.
– Как раз к ужину.
– Верно, – кивнул Рук. – Спасибо тебе.
– Стыдно-то как! – пробормотала старуха, опуская взгляд в дымящееся варево. – Стыдно.
«Стыдно». Что-то