Богдан уже не выглядел бледным, хотя после перемещения к атли его лицо буквально позеленело, и он быстро ретировался в ванную. К телепортации не так просто привыкнуть – первое время всегда тошнит. Сейчас от него пахло мятной жвачкой, а вернувшаяся способность шутить намекала, что он оправился.
– Как думаешь, долго нам тут сидеть? – сменила я тему. Шутить не хотелось совершенно, после бессонной ночи клонило в сон, а от постоянной тревоги ни на шутку разыгралась мигрень. Боль накатывала волнами, пульсировала в висках и мешала держать глаза открытыми.
– Думаю, несколько часов, может, меньше.
– Хаука послали боги, как они собираются убить его?
Богдан поменялся в лице, сузил глаза и спросил бесцветно:
– А ты разве… ты не знаешь?
– Не знаю, что?
– Я думал, они сказали тебе. – Он отвел взгляд, словно боялся, что я прочту в его глазах… Что?! – У блондиночки… ну, у Полины вашей было видение. Вот и…
Он замолчал. Вокруг стало тихо, неестественно так, будто рядом взорвалось что-то, и меня контузило. В ушах появился нарастающий шум, который усиливался с каждой секундой, которую я тратила, чтобы найти Полину в толпе.
Ее не было. Нигде. Отчего-то мне казалось, что ее вовсе нет в доме. Я судорожно вспоминала всех, кого переправляли к атли и понимала: я совершенно не помнила, что кто-то приводил ее сюда…
– Где Полина? – спросила я, ни к кому толком не обращаясь, но Богдан все равно ответил, так, будто бы я спросила лично его.
– Она не вернется. Ты еще не поняла, блондиночка умрет сегодня.
Умрет…
Странное слово, и Полине вовсе не идет. В любом случае, за все эти годы она не примерила его ни разу, хотя возможностей было – масса. Боги словно хранили ее. А может, то были не боги… Влад и Эрик, а еще сольвейги. Друзья. Несмотря на смерть, которая вилась вокруг пророчицы темными сгустками, Полина выживала. Всегда.
– Что за бред? – Я тряхнула головой, отгоняя нелепые, страшные предположения. – Как это – не вернется?
Внезапно я нашла в толпе Влада и Эрика. Они стояли у каминной полки и говорили о чем-то. Вдвоем. Влад и Эрик.
Что они обсуждают? Они что, не видят, что Полины нет? И как они вообще могли забыть ее там?!
– У нее было видение в день, когда нас похитил Херсир. Блондиночка видела свою смерть. Гектор и Гарди тоже ее видели. Это неизбежно…
– Эрик… знает?
Слова горчили. У них был привкус непролитых вовремя слез – гнилой и затхлый. Богдан кивнул, и я всхлипнула. Мир моей семьи, в последнее время казавшийся надежным и крепким, пошатнулся.
Почему-то вспомнилась Алиса. Вот бы она порадовалась сейчас. Как бы она смеялась, узнав, что Эрик, мой сильный, благородный брат, приговорил жену-изменницу к смерти. Заставив ее смерти этой дожидаться, мариноваться в собственном страхе и отчаянии.
Какой же дурой я была!
Она грустила в последнее время, а я все свалила на тот самый случай, даже подумать не могла, что она… А еще этот нож, с которым она почти не расставалась – оружие, подаренное Херсиром, древнее, как сами боги. Наверное, тот нож и должен убить Первого. Именно потому Полина так с ним носилась…
А Эрик! Как он… как он может вообще просто стоять, зная, что она там одна, наедине со своей погибелью?!
– Дарья. – Голос Элен – испуганный и ласковый – вытолкнул меня в реальность. Вернулся гул голосов, потрескивание поленьев в камине, суета вокруг и злость, которую я не могла и не желала контролировать. – На тебе лица нет! Что случилось?
– Случилось непоправимое – мой брат сошел с ума! – выдохнула я и направилась через толпу к Эрику, вокруг которого начались собираться скади, будто предчувствуя сцену, что я собиралась закатить.
Мне было все равно. Пусть я хоть сто тысяч раз сейчас опозорюсь, пусть считают меня окончательно сумасшедшей, но Полина – скади, мы не приносим в жертву своих женщин.
– Ты!
Я не сдержалась, выкрикнула это по пути, находясь в середине пути. Скади, включая Эрика, повернулись ко мне. Кажется, Элен тянула меня за рукав, словно уговаривая одуматься. Я шагала, а Эрик смотрел. Грустно смотрел, и за эту грусть на лице захотелось ему врезать. Стереть это наигранное сожаление с его лица.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Она там одна, умирает, а он… он…
– Ты не бросишь ее там одну! Не смеешь. Ты не изгнал ее, значит, должен заботиться. Оберегать! Слышишь, ты вернешься и заберешь ее оттуда.
– Дарья…
– Нет! В тебе ничего святого не осталось, если ты так поступишь! А если сделаешь… если… Я отрекусь! Уйду, слышишь? Я уйду из скади навсегда!
Эрик прикрыл глаза, Элен ахнула мне прямо в ухо, у Роба расширились глаза – то ли от удивления, то ли от радости. И не поймешь. Наверное, ждал этого много лет, а тут – свершилось. Неожиданно.
Насколько я помнила из рассказов отца, никто из скади никогда не произносил заветных слов, которые сжигают разом все мосты. Отрекаясь от племени, хищный навсегда прощается с ним, рвутся нити, соединяющие его с источником силы и с другими членами племени, рушатся стены древних клятв. И никогда такой хищный уже не сможет вернуться в родной дом, влиться в семью. Произнося слова отречения, хищный умирает для племени.
– Ты не в себе, – пролепетала Элен и покосилась отчего-то на Богдана.
– Ошибаешься. Сейчас я как никогда в себе. Он оставил ее там. Он оставил ее наедине с Хауком!
Эрик открыл глаза, и больше грусти в них не было. Сожаления тоже. Как и печали. Они казались созданными из льда – его глаза.
– Ты клялась мне, помнишь, – произнес он твердо. – Клялась глубинным кеном. – Он посмотрел на меня пристально, и готовые сорваться с губ слова прилипли к небу. – Пришло время исполнить клятву.
Слова, если они и были, исчезли, испарились. Их не стало совсем. Я стояла там, в наполненной людьми гостиной чужого дома, среди шума и суеты, но казалось, ничего этого нет. Есть лишь Эрик – мой судья и мой палач. Мой брат, который принял решение, которое я не смогу понять, как бы ни старалась. Я смогла бы понять, если бы он решил казнить Полину. Простить – нет, но понять смогла бы. Но это… пожертвовать собой, спасая ее… спасая нас всех… Я не ждала, не хотела. Я не готова!
– Скади! – Эрик отвернулся от меня, обращаясь к своему племени. – Я не вправе приказывать вам больше, но я попрошу. Здесь и сейчас обещайте мне, что станете слушать Дарью и воспринимать как свою правительницу до того момента, когда Алан сможет править. До момента совершеннолетия сына я объявляю ее регентом, ее слово станет словом наследника, ее воля – его волей. Призываю вас почитать законы, которые племя чтило годами.
– А как же ты? – растерянно спросил Роберт. – Где будешь ты?
Он вздохнул, и мне показалось, не очень хотел отвечать на этот вопрос. Все было понятно без слов, возможно, потому у меня их и не было. Как же так, ведь он пойдет туда… умирать?
Но Эрик все же ответил:
– Я должен спасти ее.
Тихо, так, чтобы услышали те, кто должен был услышать.
Гостиная атли погрузилась в молчание – тягостное, тоскливое. Мне захотелось выть. Сесть прямо там, на полу и…
– Это не по закону – присягать другому при живом вожде, – мрачно напомнил Роб. Все шло не так, как он ожидал, и мне захотелось рассмеяться, сказать Эрику, что жрец никогда меня не примет. Женщина – низшее существо, он достаточно четко дал это понять.
– Все будет по закону, – уверил его Эрик. Помолчал несколько мгновений, а затем сказал: – Я отрекаюсь. Отрицаю свою принадлежность к скади, клянусь духами воды, воздуха, огня и земли, что не войду больше в священный круг…
Гулко, болезненно стучало сердце. На каминной полке тикали деревянные часы. Трещали поленья в камине, взрываясь искрами.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Элен неприлично громко ойкнула и пошатнулась, и Богдану пришлось удержать ее под локоть, чтоб не упала.
А я стояла, как завороженная, слушая, как слова – те самые, которые нельзя вернуть назад, нельзя переиначить – стекали воском на паркет.
– …Не защищать. Не драться со скади. Не молиться в одном кругу…