Но утром в день представления я увидел свое имя, напечатанное на афише со следующим комментарием рекламного характера: «Сегодня вечером «Эрнани». Партия Карла V будет исполнена знаменитым баритоном Титта Руффо, приехавшим к нам после триумфов в Карло Феличе в Генуе». Этот вид рекламы вывел меня из себя. Я побежал к Маньяги и предложил ему тотчас уничтожить все афиши. Глубоко взволнованный, я доказывал ему, что я всего лишь молодой певец, хотя и удачно, но совсем недавно вступивший на ответственный и нелегкий путь артиста. Обманывать доверие публики я не собираюсь и ни в коем случае не стану петь под названием «знаменитый». Директор феррарской газеты, присутствовавший при нашей беседе, также посоветовал Маньяги перенести спектакль на другой день; он же тем временем объяснит публике причину переноса, что, несомненно, выставит меня в отличном свете перед общественным мнением. Так и было сделано.
На другой день в газете появилась великолепная статья, восхвалявшая меня как разумного человека, честного, добросовестного артиста. Популярность моя еще возросла. Это заставило меня особенно волноваться. В день спектакля я вошел в артистическую уборную в весьма нервном состоянии. Театр был переполнен. К счастью, успех мой превзошел все ожидания. Я выступил восемь раз в «Эрнани», вызывая все больший и больший энтузиазм. Наконец Маньяги предложил бенефис, во время которого преподнес мне большой лавровый венок. Сверх того он подарил мне тысячу лир и новое пальто, в котором я и уехал, не слишком горько оплакивая то, которое я потерял по дороге в Феррару. Вернулся я в Милан с таким чувством, точно я сам Юлий Цезарь. И, разумеется, первой моей заботой было рассчитаться с портняжной мастерской Феррари за светло-зеленое пальто, столь нелепо утерянное мной в поезде.
Глава 13. ОТ ГЕНУИ ДО САНТЬЯГО
Радость всех Казини и Меннини. Паоло Вульман — мой покровитель. Знакомлюсь с «темноволосой синьорой». Дон Джоан и Миртеа. Выговор дона Джоана и мой ответ. Остановка в Вальпараисо. Остановка в Сантьяго. Упрямство и угрозы. Полная победа. Нездоровье Венедетты. Осмеливаюсь написать ей. Тысяча пятьсот!
Милейший Меннини, хозяин ресторана в Милане и друг артистов, был очень доволен началом моей карьеры. Однажды вечером он познакомил меня с театральным агентом, которого звали Аугусто Конти. Выглядел он лет на пятьдесят пять, был маленького роста, коренастый, с жидкими волосами. Флорентинец, он хвастливо подчеркивал свое тосканское произношение, но в общем произвел на меня впечатление самое благоприятное. Представляя меня, Борода сказал: «Вот тот певец, который был бы тебе необходим». А Конти, прослушав меня, предложил контракт на пять лет при условии, что я буду выплачивать ему пять процентов с каждого договора, заключенного при его посредничестве. Я с легкостью согласился на это.
На следующий день я прогуливался по Галерее. Погода была великолепной. Милан выглядел празднично. В кафе Биффи сидело множество артистов, театральных агентов, дирижеров оркестра. Я занимался тем, что с любопытством разглядывал Пуччини, который прогуливался с Тито Рикорди и Леонкавалло, как вдруг передо мной вырос Борода и сказал, что Конти разыскивает меня повсюду, чтобы познакомить с импресарио, желающим заключить со мной договор на поездку в Чили. И в этот же день Конти представил меня этому импресарио, набиравшему труппу для Латинской Америки. Он — все звали его дон Джоан, но позволяли себе это только за его спиной, и так же буду звать его и я — был настоящим синьором. Он хвастался тем, что первый повез в Америку Патти, заключив с ней договор, по которому должен был выплачивать ей «пустяковый» гонорар в тридцать тысяч лир за каждое выступление, и заключил он этот договор в то время, когда у него не было за душой ни единого сольдо. Этого факта достаточно, чтобы дать представление об уме и ловкости этого человека. Он смерил меня взглядом с головы до ног и спросил, почему я ношу длинные волосы. Удивленный этим, с моей точки зрения, бестактным вопросом, я ответил, что ношу их длинными по необходимости и главным образом из соображений экономии. Мне часто приходилось петь партию Марселя в «Богеме», и длинные волосы избавляли меня от расхода на парик. И тут же я прибавил, что при получаемом мной гонораре нет оснований быть расточительным, но при первом значительном контракте мою шевелюру постигнет та же участь, что и волосы Самсона. Дон Джоан захотел послушать меня в помещении театра Ла Скала и сказал, что если я ему понравлюсь, он заключит со мной договор на поездку в Чили. На прослушивании я спел речитатив и роман из второго действия «Трубадура» и, кроме того, романс из «Бал-маскарада». Дон Джоан, обнаружив, что голос мой чуть ли не превосходит сведения, полученные им обо Мне, пошел вместе со мной и Конти в маленькую комнату гостиницы Ребеккино; там он спросил, устраивает ли меня через два дня выехать в Америку и какую сумму я желал бы получать в месяц.
Момент был для меня решающий. У меня нашлись возражения против срока выезда, так как я желал съездить в Рим попрощаться с матерью. Но дон Джоан сказал, что это исключено, так как труппа должна сесть на пароход в Гавре через три дня: у меня едва хватит времени приготовить все необходимое для предстоящих ролей. Я понял, что относительно этого пункта возражения бесполезны. Делать было нечего. Что касается оплаты, то я попросил три тысячи лир в месяц. Дон Джоан как-то странно переглянулся с Конти и сказал, что это многовато. Мы сошлись, наконец, на двух тысячах семистах лирах при условии, что последние две недели будут выплачены вперед. Так я подписал первый значительный контракт. В тот же вечер дон Джоан и Конти повели меня к театральному поставщику. Выбрали большое количество вещей: панцири, латы, шлемы, пояса, украшения, самую разнообразную обувь, необходимую для «Аиды», «Африканки», «Отелло». Все это было уложено в большую корзину, которую тут же тщательно закрыли и отправили в Париж вместе с остальным театральным реквизитом. В уплату за это множество вещей мне было предложено подписать вексель на три тысячи пятьсот лир с обязательством погашения его по приезде из Америки. Я ни за что не хотел его подписывать, но Конти сказал, что ценность приобретенных мною вещей в два раза больше того, что я за них плачу, что я должен считать удачей приобретение костюмов уже готовых и выполненных точно по заказу на мою фигуру; кроме того, он особенно подчеркивал, что этот гардероб послужит мне в течение всей моей карьеры. Я сдался. Таким образом мной в первый и последний раз в жизни с нескрываемым отвращением был подписан вексель. Мы расстались с доном Джоаном, договорившись, что завтра я буду на вокзале за полчаса до отхода прямого поезда на Париж. Тут же, оставшись с Конти вдвоем, я подписал обязательство уплатить ему за посредничество, даже не ознакомившись со всеми параграфами предложенного мне для подписи документа. Мы поспешили пойти пообедать в ресторан к Бороде. Старушка Тереза сказала мне: «Дорогой шиур Тита, этим контрактом обеспечена ваша будущность. Увидите, вас теперь позовут в Ла Скала. О вас уже и сейчас говорят, как о выдающемся артисте».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});