Читать интересную книгу Лолотта и другие парижские истории - Анна Матвеева

Когда жена ушла от меня к Богу, я избавился как от привычки экономить, так и от желания сложить в карман все деньги мира. А года три назад у меня появилась новая пациентка – у неё было детское имя Настя и красный шрам на руке, изогнутый, как улыбка. Не смотреть на эту улыбку было выше моих сил, и Настя, поняв это, даже в жару стала носить кофты с длинными рукавами.

У Насти была такая же страсть к экономии, какую пережил я сам – поэтому и проникся к ней симпатией, выходящей за рамки профессионального интереса. Она рассказывала мне душераздирающие подробности своего падения – к психологу Настя записалась после того, как обнаружила себя рядом с мусорным контейнером, разглядывающей "вполне приличные туфли", оставленные кем-то из соседей. Она и вправду была привязана к деньгам, как к живым людям – когда наставало время платить за консультацию, она всякий раз начинала печально вздыхать, и так неохотно вытаскивала купюру из кошелька (красного, чтобы "приманивать деньги"), что я ловил себя на мысли отказаться от оплаты. Но это было бы нечестно по отношению к пациентке. Я, действительно, симпатизировал ей, и не отказался бы ещё раз увидеть улыбку-шрам на руке, чуть ниже локтя… Сейчас Настя в порядке – как только она перестала переживать из-за своих странностей, к чему я и подводил её несколько месяцев, так тут же все встало на свои места, и стоит там по сей день, почти не шатаясь. Недавно я случайно встретил её на улице – туфли на ней были точно что не с помойки, шрам-улыбка на руке выглядел так, что только самый бесчувственный человек не захотел бы его поцеловать. Но я и на сей раз сумел сдержаться. Никому не нужная этика и деонтология, проклятая корректность, а на деле – обычный страх.

С годами люди становятся трусливее. Молодым терять нечего, точнее, они не понимают, что могут потерять – и сколько оно стоит на самом деле. В детстве я не понимал, почему отец приезжает на вокзал за час до отправления поезда – но сейчас, спустя тридцать лет, делаю ровно то же самое. Страх опоздать, быть обманутым, выглядеть смешным растёт в нас с каждым годом.

Алия позвонила на другой день после пьянки с Геннадием – назначила встречу в кафе, недалеко от вокзала. Меня удивил этот выбор, но оказалось, она живет поблизости, в коротком, как обрубок, переулке.

Я приехал за час, занял место с хорошим обзором – спиной к стене, лицом к дверям – и раскрыл альбом Модильяни.

За последние дни я пролистал его раз пять, не меньше. Ночами видел во сне длинношеих девушек с голубыми глазами – сны эти были яркими, какие обычно снятся в путешествиях. Я очень давно не был в путешествиях, потому что ещё одна моя странность – нелюбовь к гостиницам или, хуже того, чужим комнатам, которые можно снять прямо у хозяев. Я представляю себе, сколько людей спало до меня на этой подушке, укрывалось этим же одеялом, вытиралось тем самым полотенцем, что висит сейчас в ванной – и не могу прогнать этих призраков. Бывшая жена считала, что я чересчур брезглив, Лидия советовала возить с собой личную подушку и заказывать номера в пятизвездочных отелях – как будто у богачей не текут слюни во сне!

А вот Модильяни, когда приехал в Париж, не особенно переживал насчёт подушек и полотенец. В родном Ливорно ужаснулись бы, увидав его комнату в доме на улице Коленкура.

Деньги у Модильяни летают как птицы – то цветов купит всем девочкам, то друзьям поставит выпивку… Иногда натурщицы соглашаются позировать бесплатно – например, та проститутка, которую пользовал от кожной болезни доктор Поль Александр, называла эти сеансы своей благодарностью. И та еврейка, портрет которой взяли на выставку. Альмаиза, Маргарита, Лолотта – вот этим приходилось платить… Курносая Лолотта требовала, чтобы «мсье художник уплатил вперёд».

Она была строгого воспитания, как всякая крестьянская девушка, выросшая в предместье – ноги с трудом привыкали к туфлям, душный запах парного молока вместо ароматических масел. А как вы хотели, мсье, если девочке с малых лет приходиться ходить за скотиной? Доить, корм задавать, чистить… Это у вас здесь, в Париже, барышни фыркают от простого труда.

– Что ж ты не вернёшься к своей корове? – весело спрашивает Моди, пытаясь вызвать улыбку на лице девушки, но она дерзко отвечает:

– А я нашла другую, мсье.

– Где же это?

– Да прямо здесь, в мастерской!

…Я хохочу во всё горло – нет, в три горла! Лолотта доит меня, как корову! Каждый сеанс приносит ей несколько монет – ещё до начала работы они будут завёрнуты в чистейший носовой платок, а потом нырнут за круглый вырез кофточки, чтобы согреваться там медовым теплом грудей. Увидеть бы! Хоть на секунду! Но нет – не дозволит. Сколько раз уговаривал её раздеться – ведь и Маргарита, и Альмаиза согласились! Я ещё монетку подбавлю, всё равно почти ничего не осталось, а мать непременно пришлёт в конце месяца. Но Лолотта твердит одно и то же: «Нет, мсье. Нельзя нам».

Как ладно сидит на ней городская шляпка! Никогда не скажешь, что эта девушка ещё год назад ходила босиком по коровнику.

Я художник, мне нужно видеть её всю целиком.

…Я психолог, мне совсем не нужно примерять на себя роль Модильяни.

– Что с вами? – спросила Алия. Странным образом я пропустил момент, когда она вошла в кафе. Всё потому, что смотрел внутрь себя, а этот вид зрения ослепляет. – Вы какой-то …растрёпанный.

– Да я альбом смотрю. Увлёкся. Тут, кстати, есть ещё одна «Лолотта».

Алия заглянула в книгу и возмутилась:

– Но эта совсем на меня не похожа!

К нам подошла девочка с бэйджем на груди («Светлана») и сообщила, что будет сегодня нашим официантом, и буквально в лепёшку разобьётся для того, чтобы мы провели приятный вечер. Алия попросила Светлану принести «авторский чай с облепихой». Ни минуты в простоте – девиз нашего времени.

Пока готовился авторский чай, мы сравнивали обеих Лолотт, Алия хмурилась и выглядела их третьей сестрой. «Лолотта» из книги Геннадия напоминала свою предшественницу из «Крестьянки» разве что родинкой на левой щеке. Рыжие волосы выварились в обесцвеченное золото, прижатое дурацкой шляпкой, из-под чёлки дерзко смотрели равнодушные глаза, улыбка съехала набок, как слишком широкая юбка. Первая «лолотта» была наивной и пугливой, а вторая примерила на себя не только чёрную шляпку, но и весь Париж – во всяком случае, весь Монмартр.

В те годы на Монмартре запросто можно было увидеть корову или курицу – такая же, в сущности, деревня, что и Лолоттино предместье, но в предместье не было художников, кафе и шляпок. И горничных никто не держал – утром вставали потемну, и всё делали сами. Мать, намаявшись от такой жизни, своими руками выставила из дома Лолотту, лишь только ей исполнилось семнадцать. Ехай в Париж, говорит, и весь сказ. Может, повезёт, устроишься в богатый дом. Или замуж.

Коров на холме Лолотта обходила стороной – но они, заразы, как будто узнавали, чувствовали в ней бывшую крестьянку. Смотрели пристально – люди так не умеют. Лолотта слыхала от одного циркового, с которым, говорят, гуляла ещё мамаша Валадон, что ни один живой человек не в силах вынести львиного взгляда. Будто бы лев смотрит в самую душу, и человек отводит свои глаза, чтобы не впустить в неё зверя. Удивительно устроены мужчины – этот цирковой взволнованно рассказывает про льва, а руками в это время сосредоточенно шарит у Лолотты под юбками, будто вентиль пытается нащупать. Глаза серьёзные, даже драматические, а дышит – нехорошо, прерывисто.

Лолотта отлично знает, где у ней этот вентилёк. Без вас, мсье, разобралась, что к чему, ещё девочкой. Цирковой-то, ишь, разошёлся – а ведь старик уже, волосы редкие, белые. Шарит да шарит пальцами своими шершавыми. Пришлось лягнуть его – несильно, вот корова бы поддала, так поддала! И смотреть она умеет не хуже льва, правда, львов Лолотта ещё не видала. Всё никак не дойдёт до зверинца на левом берегу.

Еле отбилась от старикана, – все они одинаковы, всем подавай свежее блюдо: вчерашнее есть не станут, им надо такое, чтобы никто не отщипнул и кусочка. Ну да с деревенскими девушками такие номера не проходят! Чай, не в цирке с конями. Блюдо подадут в своё время законному мужу! Лолотта нагляделась на несчастных брошенок, в предместье у них жила по соседству такая Мари-Анж: нагуляла брюхо до самого носа.

А позировать – не в грех. Она ж в одежде! Правда, на исповеди сознаться не решилась – священники в Париже не похожи на деревенских, Лолотта с ними осторожничает.

Мсье Моди ей нравится – в первую очередь, собой красавец! Глаза чёрные, пышет, как от печки! Руки холёные, сильные… Во вторую очередь, он добрый. Жаль, что дурак, что экономии не выучен, последние монетки отдает друзьям-пропойцам, а однажды скупил все фиалки у цветочницы и отдал Лолотте! Зачем ей столь фиалок? Она ж не корова! Захоти, сама соберёт, еще и почище какие выберет. Лучше бы деньгами дал. А он, главное, раскланивается, снимает шляпу: