Читать интересную книгу Лолотта и другие парижские истории - Анна Матвеева

Алия взяла мальчика на руки, он тут же зашлёпал губами, как рыбка в аквариуме. Мать отобрала ребёнка, прижала к груди, но он тут же закричал, выгнувшись назад.

– Да у тебя молока нет! – сказала Алия.

– Идёт понемножку, – оправдывалась соседка.

– Покажи, – велела Алия. Она окончила медицинское училище, считала себя опытным специалистом.

Соседка, красная от смущения, сдавила пальцами сосок.

– «Идёт!» – рассердилась Алия. – Эх, ты!

– Врачи говорят, надо грудным кормить…

– Ты его так заморишь до смерти! Лучше уж молочной смесью, но чтобы сыт был. Есть у тебя деньги на смесь?

Вечером за стеной было тихо. Алия легла спать раньше обычного, потом к ней, как обычно, прибежала Мира. Алия закрыла глаза – и снова увидела чёрно-белую корову. Струи молока с колокольным звоном били в ведро. По лбу катился пот, над губой давно намокло – но она продолжала доить корову, пока не уснула накрепко.

На другой день к ней пришла соседка – не сможет ли Алия посидеть с мальчиком пару часов? Она слетает в собес и в магазин.

Алия согласилась. Так она нашла свою новую работу.

Время консультации заканчивалось. Алия сказала, что не сможет прийти в среду – хозяйка с детьми возвращается из отпуска. Это её бывшая соседка, та самая. Спустя десять лет после того мальчика у нее родилось ещё двое сыновей. Беспокойные, сказала Алия с такой нежностью, что стало ясно, она любит этих оглоедов всем сердцем.

– А что если мы просто где-нибудь встретимся? – спросил я, сам не понимая, что говорю.

Я никогда не приглашаю пациенток «просто так где-нибудь встретиться». Алия нахмурилась:

– Бесплатно?

4

Вечером, уже из дома, я позвонил Лидии. Она сразу же спросила, как там Алия.

– Не думай, что это обычная нянечка! Лариса на неё буквально молится. Золотая женщина! Ещё и дом ведет, и математику со старшим делает. Сто раз пытались переманить, сейчас таких днём с огнём…

Это было сказано таким тоном, что я сразу понял – именно Лидия пыталась переманить Алию для каких-нибудь своих нужных знакомых, погрязших в быту и многодетности.

– Я тебе не за этим звоню, Лидия. Мне нужен искусствовед. Или просто человек, который разбирается в живописи.

– Купить что-то хочешь? – обрадовалась Лидия. – У меня есть чудная галерейщица, Оксана.

Я тут же представил себе запись в телефонной книге – Оксана Галерея. Нет, спасибо, я не собираюсь покупать картины.

– Подумаю, – сказала Лидия. – Набери меня через полчаса.

Ровно через тридцать минут мне был продиктован номер некой Эльвиры Аркадьевны, муж которой защитил диссертацию по русскому авангарду. Загвоздка была в том, что Эльвира Аркадьевна недавно развелась с этим самым мужем, и Лидия не знала наверняка, захочет ли она говорить о нём.

Я не стал объяснять, что, конечно, захочет. Ни мужья, ни жены не бывают бывшими.

Эльвира Аркадьевна поначалу держалась холодно, но я стойко выдержал многочисленные «по какому делу?» В конце концов, она дала мне адрес мастерской, где с некоторого времени обитал её бывший муж Геннадий – оказывается, он решил стать художником, и как раз в связи с этим ушёл от Эльвиры Аркадьевны.

Все люди вокруг – мои потенциальные пациенты.

Я решил поехать к Геннадию завтра же вечером. Консультация с Игорем отменилась – Ирина Викторовна сообщила, что мальчик заболел, – как бы не грипп. Я пожелал ему скорейшего выздоровления, стараясь, чтобы женщина не заметила облегчения в моём голосе. Впрочем, она бы не удивилась, заметив это облегчение – у неё давно не было иллюзий по поводу Игоря. Люди, у которых часто теряют багаж в путешествиях, в конце концов, начинают удивляться, когда видят свои чемоданы на ленте в аэропорту. Ненормальность становится нормой. Так и с сыном Ирины Викторовны – ей было привычнее ощущать чужую неприязнь к нему, а не симпатию или ещё какое-нибудь радостное чувство.

– Игорь – моё испытание, – говорила Ирина Викторовна. А Игорь добавлял:

– Можете звать меня «чтоб-жизнь-мёдом-не-казалась».

И тут же признавался:

– Я, кстати, ненавижу мёд. Я же не пчела, чтобы его любить.

Плох тот психолог, который не пытается анализировать каждую минуту себя и всех, кто рядом. Я – неплох, и понимаю, что Игорь заменяет мне ребёнка, так же как я частично заменяю ему отца. Разница лишь в том, что отец у Игоря имеется, а вот у меня детей нет и не предвидится. Я часто вспоминаю ту девушку из ранней юности, которая сделала от меня аборт. Тому аборту – восемнадцать лет, чуть меньше было бы моему сыну. Не сомневаюсь, что это был сын: я назвал бы его мужественным именем – Андрей.

«Андрей – ушастое имя. Лопоухое!», – смеялась моя бывшая жена. Своего младенчика, с крестиком в пухлых складочках, они назвали Стасиком – это имя звучит так, будто кто-то дважды мазнул тряпкой по полу.

Игорь – мой эрзац-ребенок: я беспокоюсь о нем, как о нерождённом Андрее, и боюсь, что это совершенно нормально.

5

В пору моей юности художники изрядно выпивали, поэтому я на всякий случай взял с собой в мастерскую бутылку коньяка. Коллеги по этажу каждый вечер уносят домой груды конфетных коробок и бутылки всех мастей – это благодарность пациентов, но мне она достается редко. Психологи – не настоящие врачи, поскольку лечат не всем понятную печень или простату, а довольно-таки сомнительную душу, в наличии которой люди сомневаются, хотя и твёрдо знают, что вес её составляет от 3 до 7 граммов (по последним данным – 21 грамм, возможно, секрет здесь в простом умножении). Нарколог и психиатр просят красивого хирурга помочь им донести бутылки до машины, а мне, если что и достаётся, то книги или сувениры, вроде вышитого крестиком корабля в рамочке. Психолог, по мнению пациентов, должен быть голоден и трезв.

Коньяк я накануне купил в алкомаркете, с сожалением глядя на то, как из кошелька уплывает очередная купюра.

Адрес, который дала Эльвира Аркадьевна, привёл в давно забытый городской район – забытый лично мною, потому что городские власти как раз не желали о нем забывать, усердно застраивая квадрат за квадратом. Лет двадцать назад на месте желто-белой, как яйцо, многоэтажки, стояла смешная серая халабуда, – здесь снимала комнату одна взбалмошная девушка. Я был в неё влюблён, а она отрабатывала на мне силу своих чар… Халабуду снесли в начале нового века – тогда в городе исчезли, одно за другим, почти все здания, которые имели для меня сентиментальную ценность: кто-то будто бы последовательно выпалывал их, чтобы я не имел возможности вспомнить о прошлом, привалившись боком к знакомой шершавой стене… Так пропал роддом, где я – синий и сморщенный, как замороженный куриный окорочок (сравнение мамино, не моё) – появился на свет, мой детский сад, достроенный до нелепого офиса и утративший всяческое сходство с д/к «Ромашка», трёхэтажный барак, где жила моя жена, когда мы познакомились, и даже эта серая халабуда, о которой я не вспоминал все те же двадцать лет, исчезла без следа. Кажется, перед окном взбалмошной девушки росли тополя.

Мастерская располагалась на первом этаже «яичного» дома – я нажал на кнопку домофона, и мне тотчас открыли.

Геннадий оказался высоким, бородатым и безудержно счастливым – лицо его чуть не разрывалось от улыбки пополам. Он бросился ко мне с таким видом, будто мы находились в реалиях индийского фильма, какие смотрела моя бабушка (она любила только индийское кино) – и я по сюжету был его потерянным братом-близнецом. Впечатление подпортила бутылка коньяка, которую я вытащил из кармана куртки, как средство защиты от объятий. Геннадий сразу погрустнел.

– Я не пью, – с сожалением сказал он. – А вот работы покажу с удовольствием.

Он почему-то решил, что я хочу купить его картины – наверное, Эльвира Аркадьевна поняла меня на свой лад, и на тот же лад настроила Геннадия по телефону. И теперь на пути к разговору о творчестве Модильяни, лежали, как преграды, бесчисленные работы Геннадия – уму непостижимо, когда он успел всё это намалевать, если ещё год назад был искусствоведом, а не художником.

Мне сложно воспринимать творчество в чистом виде, не пытаясь поставить диагноз художнику. Я вижу страх вместо композиции, стыд вместо колорита, парейдолию вместо орнамента и так далее. Геннадий, судя по его произведениям, был типичным нарциссом, травмированным браком с властной женщиной. Рисовал он в абстрактном стиле – рваные полосы, цветные взрывы. Я вспомнил, что Геннадий – специалист по русскому авангарду, о котором защитил диссертацию. А вот я свою диссертацию похоронил – в прямом смысле слова. Зарыл под кустом сирени на родительской даче, предварительно запечатав в пластиковую папку. Сирень с тех пор стала чахнуть – и мама каждый год собирается её вырубить.

Если что и следует вырубить – так это привычку сравнивать себя с другими. Впрочем, я имею такое же право на ошибки и психотерапию, как Игорь и Алия. Психологами становятся многие, хорошими психологами – только те, кто имел собственные личностные проблемы.