Пан сделал затяжную паузу. Костыль, естественно, „купился“ и встрял:
— Ну и что же в этом было хулиганского?
— Отсутствовала нота „ми“! — тянул „кота за хвост“ Пан.
— Ну и что? — упрямо гнул Костыль. — Хулиганского-то что в этой ноте?
— Когда молодая красивая девушка сообщает всем собравшимся на бал, что „ми“ нет, то это о чем-то говорит! — довольно закончил Пан.
Игорь, знавший этот „с бородой“ анекдот, вежливо посмеялся, а Костыль все думал и думал, впрочем, как и Моня с Хрупким.
Наконец до Мони дошел смысл анекдота, и он оглушительно захохотал.
— Ну так бы сразу и сказал, что она предлагает всем минет! — заключил он.
Тут только и захохотал Костыль.
Не смеялся один лишь Петя Весовщиков. Сивуха прожгла ему поврежденный желудок, и он сидел в великом напряжении, боясь сделать рискованный жест, пока боль не отпустила. Ну, а тогда смеяться было уже поздно.
На его счастье, все были заняты разгадкой анекдота и не обратили внимания на его вытянутое от боли лицо. А то ему крепко попало бы за непослушание старшим.
Пан встряхнул остатки сивухи-„клюковки“ в бутылке из-под шампанского и задумчиво произнес:
— А это мне на ночное дежурство!
Никто не посмел возразить. Хозяин — барин! И так щедро угостил.
— Спать-то ночью разрешается? — поинтересовался Игорь Васильев.
— Официально нам разрешается только умирать! — усмехнулся Пан. — Всю ночь продежурить, конечно, сил уже нет. Прикорнешь малость часа на четыре, не больше. Хватает. Остальное можно в бараке добрать.
— Днем не так страшно! — заметил Моня. — А нам ночью в бараке спать…
— Как на мине! — усмехнулся Хрупкий.
— „Ми“ нет! — загоготал довольно Костыль, запоминая анекдот.
Пан задумался, сомневаясь, стоит ли сообщать собутыльникам о своих подозрениях, но затем все же сказал:
— Вообще-то, я подозреваю тут одного! Он может кого угодно заделать.
— Кто? — выдохнули все заинтригованно в один голос.
Но Пан неожиданно передумал.
— Пока рано говорить! — сказал он загадочно. — Обмозговать все надо. Есть кое-какие сомнения. Не могу понять, каким образом он оказался в туалете? Нет, в натуре: как он прошел мимо Лома. У того буркалы без стекол, в диоптриях не нуждается. Да и нюх у него был: что не увидит, учует. Особливо смерть.
— Может, его первого и завалили? — спросил Моня, — а уже потом и Полковника?
— А Полковник сидел „орлом“ тише мыши? — засмеялся Пан. — Он бы так заорал, что в „крикушнике“ слышно было. Не фраер, да и „перышко“ у него всегда было с собой, когда он шел куда-нибудь.
— Ты скажи, кого опасаться? — забеспокоился Костыль.
— Ежели он один, то и „замочить“ его будет в радость! — подхватил Моня.
— Братва, „навесить“ легко, — отказался сообщить подробности Пан, — отмываться потом трудно. Надо сначала доказательства представить. Верно, Студент? — спросил Пан Игоря Васильева.
— Верно-то оно верно! — согласился Игорь. — Но подозревать — еще не значит обвинять. Ничего не станет, если мы будем знать его имя.
— Что там говорят немцы про тайну? — усмехнулся Пан. — Или у тебя, Студент, не найдется пары строк поэтических?
Игорь всегда был рад показать свои познания в поэзии:
Старательно тайны свои береги,Сболтнешь — и тебя одолеют враги.
— Вот-вот! — радостно подхватил Пан. — Я сегодня ночью посоветуюсь со своей бутылкой, там еще осталось, а уж завтра мы решим: правильно я мыслю или все „шью белыми нитками“?
Игорь внезапно насторожился. Ему показалось, что он услышал снаружи котельной какой-то шорох.
Видя выражение его лица, и остальные насторожились. Пан мгновенно заныкал бутылку с остатками „клюковки“, а Игорь рванул бесстрашно за дверь кочегарки.
За дверью никого не было.
Игорь вернулся в котельную и удивленно развел руками:
— Показалось!
— Когда кажется, надо перекреститься! — пошутил Пан. — А то в суете и бутылку немудрено раскокать. Хоть и осталось там грамм сто — сто пятьдесят, все же.
— Лучше перестраховаться в таком деле! — заупрямился Игорь. — Шорох мне послышался явственно.
— Да таких шорохов здесь слышно с утра до вечера! — отмахнулся Пан. — Особливо, когда выпьешь. Лето сейчас, разные мышки-суслики ходы свои роют. А земли здесь „кот наплакал“, вот они по базальту и скребутся. Ноготки-то у них острые. Ищут место потеплее, чтобы перезимовать. Это у нас: „Пока гром не грянет, мужик не перекрестится“. А другие Божьи твари живут по другой поговорке: „Готовь сани летом, а телегу зимой!“ Жить-то каждой козявке хочется.
Костыль вдруг забеспокоился:
— Потопали, потопали! Отбои уже объявили. Шорохи слышите, а главное мимо ушей пропускаете.
И Костыль первым покинул котельную. За ним потянулись и остальные. Без объятий и долгих прощаний. Не на другом конце города живут, бок о бок.
Игорь, уходя последним, задержался у двери.
— Ты дверь закрываешь?
— А как же! — удивился Пан, почти с интонацией Жванецкого. — Как только всех посчитают вертухаи, так сразу же и запрусь. Пузырь раздавлю и на боковую.
Счет заключенным велся два раза в сутки: утром и вечером. Но если и по утрам их всегда выстраивали барак за бараком перед походом на завтрак в столовую, то по вечерам вертухаи ленились выстраивать, а довольствовались лишь тем, что после отбоя, когда все заключенные ложились по койкам, со списком пробегали по баракам, производственным зданиям и бытовым, где могли находиться на работе заключенные, и пересчитывали их. Если все совпадало, то никого и не беспокоили, спи себе на здоровье. Но если счет не сходился со списочным составом, вот тут и начиналось самое неприятное: всех выгоняли на воздух, несмотря на то, какая там погода, и в бурю, и в дождь, и в жуткий мороз. И держали там до тех пор, пока не сходился счет или не получали вещественных доказательств о побеге группы заключенных. Перекличка была именная, трудно было ошибиться, так что всегда все знали имена своих героев, тех, кто решился на отчаянный шаг и давал деру в тайгу, где и опытному охотнику заблудиться было раз плюнуть. И если беглецы не топли в болотах, не попадали в объятия медведя или в пасть волка, не умирали от укуса змеи или от голода, то обязательно попадали к позорному столбу, столбу пыток и издевательств, после которого следовала либо смерть, либо каторжная работа на каменоломне, заканчивавшаяся тоже смертью.
Куда ни кинь, всюду, клин. Но не в три аршина земли, которые положены каждому умершему христианину, а клин выработки в каменоломне, откуда сбрасывали голый труп не только без отпевания, но и лишая душу успокоения, тело погребения в земле.
Пан, оставшись в одиночестве, не удержался от искушения и допил остатки самогона, выгнанного из клюквы.
Подумав о клюкве, Пан сразу же вспомнил строчки, всплывшие из далекого детства:
Ягод нет кислее клюквы,Я на память знаю буквы.
Запрятав подальше пустую бутылку, из которой, при желании, можно было выжать еще несколько капель спиртного, Пан стал ждать прихода проверяющего, после чего можно будет закрыть дверь, проверить давление в топке огнедышащего котла и, думая о разном, плохом и хорошем, медленно погрузиться в спасительный сон. Тогда если и снится плохое, то лишь до утра, пока не проснешься. А наяву-то и начинается… И так каждый день в течение долгих, муторных и тоскливых лет.
Поневоле спрячешь прошлое в долгий ящик памяти и будешь жить не только сегодняшним днем, а сегодняшним часом, сиюминутной жизнью, когда лишь запроволочная природа вызывает спасительное успокоение и понимание, что не так уж здесь и плохо, как поначалу казалось, жить можно. Наступает растительная жизнь. Только растение, занесенное ветром еще семечком в расщелину громадной базальтовой скалы, где тот же ветер нанес тонкий слой спасительной земли, а дождь ее вовремя смочил, может прорасти, уцепиться намертво корнями почти не за что и жить, и расти, победно шумя листьями, приветливо трепеща перед солнцем ветвями.
Проверяющий, как всегда, влетел в котельную с неизменной солдатской шуткой:
— Не сбежал еще?
— Да погощу пока! — так же привычно отшучивался Пан, приветливо делая ручкой проверяющему.
Он был убежден, что вполне можно обходиться вот такими проверками, потому что, если кто „сделал ноги“ от „хозяина“, то уже сделал, и никакими перекличками его в строй не вернешь. А держат на морозе в отместку за то, что доставили проверяющим излишнее беспокойство. А может, и просто так, для порядка.
Проводив взглядом проверяющего, близко к нему Пан боялся подходить, не дай Бог учует, не миновать тогда БУРа, а доброго сна в теплом и сухом помещении, каковым являлась котельная, в помине не будет.