Читать интересную книгу Место полного исчезновения: Эндекит - Лев Златкин

Конечно, Дарзиньш мог бы просто укрыть Игоря за своей широкой спиной, и пока „хозяин“ владел зоной, то и Игорь был бы пристроен на тихую, спокойную работу, такую, как перебирание старых бумаг, хотя иногда и старые бумаги хранят в своих недрах убийственную интригу, способную доставить немало хлопот.

Но Дарзиньш не мог допустить, чтобы такой грамотный, сильный, тренированный парень гнил среди человеческих отбросов, за которых он держал заключенных.

Смерть Горбаня, как ни странно, вполне устроила Дарзиньша. Передать дело в суд было значительно проще, но что там он наговорит на суде, предвидеть было невозможно, а потому и опасно. А смерть, она все списывала.

„Нет человека, нет проблем!“ — любил повторять слова человека, которому он всю жизнь подражал, Дарзиньш. И этот кто-то был — Джугашвили Иосиф Виссарионович, более известный миру как Сталин.

Ответа из организации не было, но Дарзиньш и не ждал его так скоро. Пока все проверят, переговорят, сверятся с потребностью, с возможностями, есть ли место в учебном лагере, где готовили профессионалов не только спецназовцы, но и советские ниндзя, призванные не только выжить в чужой стране, но и выполнить задание и, главное, вернуться с наименьшими потерями.

А пока надо было строить женскую зону, включавшую в себя не только барак для проживания, но и столовую, и баню. Единственное помещение, которое не надо было строить, была „швейка“, где работали и мужики, швей-мотористы. Теперь надо было этих мужиков отправлять кого на лесоповал, кого на механический, а кого и в каменоломню, где была самая низкая в колонии выживаемость.

Площадка для женского исправительного лагеря была в наличии еще со времен, когда возник вопрос о расширении мужской колонии строгого режима, но тогда до расширения дело не дошло. Площадку, на всякий случай, построили. Не очень большую, но и не маленькую, где-то с гектар, сто метров на сто, всего десять тысяч квадратных метров.

Первым отрядом, выведенным Дарзиньшем на строительную площадку, были заключенные, которым оставалось провести в колонии совсем маленький срок, и те, кто уже находился на расконвойке. За этих Дарзиньш был спокоен, был уверен, что уж хоть эти-то не сбегут, портя показатель колонии, очень существенный показатель, по которому в первую очередь судили об успехах той или иной колонии. Этот отряд строил забор вокруг женской зоны. Только имея высокий забор с двумя рядами колючей проволоки, со смотровыми вышками по углам ограды, с пограничными взрыхленными полосами вдоль заборов, тоже огражденных двумя рядами колючей проволоки, можно было решиться на то, чтобы уже выводить заключенных из каменоломен или с лесоповала. На механическом и так пока было очень мало людей, а со швейки брать тоже было невыгодно. Наоборот, Дарзиньш выгнал на работу всех швейников, разбив их на три смены, введя и ночную, дабы образовать необходимый задел по продукции швейки с тем, чтобы пока женщины обучатся шить, было чем отчитываться, хотя бы на время навигации. Когда река встанет, то можно уже варьировать заключенными как угодно, как Бог на душу положит, хотя при чем здесь Бог, скорее, черт.

Все это беспокоило, но не очень. Главное, что терзало душу Дарзиньша, был конфликт со своим заместителем по колонии. Старый служака, в одном с Дарзиньшем звании, был до глубины души обижен назначением пришлого, с севера, да к тому же со странной, нерусской фамилией. Столько сил и умения потратил он на то, чтобы его прежний начальник ушел, наконец, на пенсию, отрыв путь ему, дожидающемуся столько лет. И вдруг появляется Дарзиньш, которому, видите ли, по состоянию здоровья вредно работать на Севере, и его перебрасывают в среднюю полосу. И Дарзиньш был абсолютно уверен, что именно его заместитель и спрятал важную бумагу, полученную его предшественником, с целью „подставить“ своего нового начальника, скомпрометировать его так, чтобы того сразу же отправили на пенсию.

Но… не пойман — не вор!

И Дарзиньш отложил разборку со своим заместителем на время, когда все будет в порядке и можно будет им заняться, прицепиться, например, к чему-нибудь и постараться от него избавиться.

На пустыре, размером с гектар, уже трудились бесконвойники и приравненные к ним. Игорь Васильев, крутившийся здесь, увлеченно рассматривал чертеж забора, профессионально начерченный прорабом, в прошлом производителем работ, получившим большой срок за воровство и махинации с приписками, попавшемуся во время очередной кампании борьбы с приписками, надо же было кого-нибудь посадить, выбрали на роль жертвы его и посадили. По кампании отчитались, и все осталось как было, все вернулось на „круги своя“, в „болоте“ уже никто не поднимал „волну“ до следующей кампании.

Игорь сразу же вошел во вкус. Начальником быть очень легко, особенно, если рядом есть умный еврей, каковым был прораб. А Игорь честно подсчитывал кубометры бревен, затраченные на постройку крепкого забора.

С воцарением большевиков заключенные стали сами для себя возводить заборы и бараки, сами себя опутывать колючей проволокой. И еще много хитростей для них придумали. Довели дело тюремное и лагерное до таких высот, такого мастерства, что перед самой войной Гиммлер прислал большую и представительную делегацию, которая, согласно заключенному договору о мире и дружбе, совершила большую ознакомительную поездку по ГУЛАГу, набираясь опыта, чтобы вскоре применить его к тем, кто демонстрировал им сложное дело заключения тысяч людей в ограниченных пространствах, которые, будто в насмешку, назывались в Советском Союзе исправительными лагерями.

Правда, надо отдать должное и нацистам, которые возвели искусство заключения до газовых камер и крематория.

В ГУЛАГе обходились без таких технических новшеств, миллионы заключенных мерли и без них, от голода и болезней.

Ничто так не способствует увеличению производительности труда, как ощущение скорой свободы или обещанной свободы, которой, впрочем, может и не быть.

Так или иначе, но забор быстро рос по периметру пустого пока гектара очищенной от тайги земли, под тонким слоем которой была громада базальтовой породы. Рытье подземных ходов в этом месте было обречено на неудачу. Толовые шашки с трудом справлялись с такой задачей.

На вечерней перекличке, во время которой производился быстрый и поверхностный шмон, то бишь обыск, начальники отрядов по поручению начальника колонии полковника Дарзиньша объявили, что волевым решением начальника колонии вводится ослабленный внутренний режим: убирается разграничительная колючая проволока и разрешается свободное хождение по лагерю. Но запрет на хождение по чужим баракам остается, нарушители будут привлекаться к административной ответственности, БУР пустовать не будет.

Сообщение было принято на „ура“. Заключенные, как дети, радовались любому новшеству, разнообразию жизни. Отпадали многие сложности, которые, правда, они уже давно научились обходить, потому что на каждое действие есть противодействие.

Но каждое послабление режима ошибочно воспринимается как победа, пусть маленькая, но победа заключенных, которыми в этой колонии верховодили уголовники.

Кодла торжествовала.

Игорю было смешно слушать густой мат и „арго“, на котором кодла пыталась „по фене ботать“, торжествующие крики зеков, не понимающих, что послабление было вызвано лишь отсутствием колючей проволоки на складах колонии, и как только привезут эту злополучную проволоку, то все вернется на круги свои.

Каждый вызвался поработать дополнительно и разобрать внутренние ограничительные зоны, но отобрали ровно столько, сколько нужно было для успешной работы и для сохранения колючей проволоки. Дай волю, заключенные разорвали бы ее на части и разобрали бы в качестве сувениров.

Одна стена женской зоны давно была готова: это была стена мужской колонии с двумя рядами колючей проволоки и разрыхлительной полосой. Оставалось обустроить еще три стены как с внутренней стороны, так и с внешней.

Правда, на внешнюю сторону проволоки могло и не хватить, поэтому начали обустраивать с внутренней. Сделали это ударными темпами, за один день. Всего за три дня женская зона, вернее, площадка под нее была готова для того, чтобы туда пришли строители „светлого будущего“ и стали строить бараки, баню и столовую.

Работали и днем и ночью, при свете мощных прожекторов, направленных на площадку с угловых смотровых вышек.

На охрану этих вышек Дарзиньшу пришлось мобилизовать всех пенсионеров поселка, оставшихся доживать свой век там, где прошла вся их жизнь. Им некуда было ехать и не к кому. Это — самое страшное в жизни, когда некуда ехать и не к кому. Жизнь, считай, прожита зря.

Игоря Васильева работа захватила настолько, что он приходил в барак вымотанным и с трудом дожидался отбоя, чтобы сразу же заснуть. Целый день он проводил на свежем воздухе, а дни стояли на диво солнечные, жаркие, сказывался резко континентальный климат, ночи холодные, способствующие крепкому и здоровому сну, да и аппетит был отменным, несмотря на временное прекращение встреч с Дарзиньшем и отсутствием подкормки в виде угощения „хозяина“.