бьют? — А если ты заплатишь этим людям, у тебя будут неприятности? Я имею в виду, что не могу себе представить, что ты захочешь иметь с ними дело.
— Мне удалось сохранить нейтралитет, и как бы мне ни хотелось сказать, что Пити позволил бы мне просто отдать ему деньги и уйти, я ему не доверяю. В детстве мы были дружны, но с годами всё изменилось. У него и у Грязи есть своя территория и своя… специальность. Каким-то образом им удалось сохранить сердечность. Но деньги — это корень всех зол, и я был свидетелем последствий того, что происходит, когда не платишь им вовремя. Или, когда они поймут, что у кого-то действительно есть то, что им нужно, а это деньги в девяноста девяти процентах случаев.
— Извини, наверное, я просто наивна. Что ты имеешь в виду? — я чувствую, что раньше он был совсем другим человеком, чем тот, которого я полюбила сейчас. То, о чём он говорит, и то, как он вырос, — кажется невозможным, чтобы он стал таким человеком, как сейчас. То, как он расправился с этим парнем, я никогда не думала, что он на это способен, но понимаю, что на него повлияло то, как и где он вырос.
— Когда ты растёшь в нищете и вынужден проводить время на улицах, это открывает тебе глаза на по-настоящему хреновый мир, в котором мы живём.
Он вздохнул.
— Я должен тебе кое-что сказать, но ты не должна рассказывать это Кенни.
Моё сердце ускоряется, и триллион сценариев всплывает в моей голове за считанные секунды.
— О, Боже. Что?
— Детка, обещай мне. Ты должна пообещать.
— Просто скажи.
Вон качает головой, и правый уголок его рта приподнимается.
— Я не скажу тебе, пока ты не пообещаешь.
Чёрт побери, моё слово — это мой залог, и он это знает.
— Я обещаю, если это не то, что может причинить ему боль.
— Это не так.
— Мы с Брэдом не родственники.
— Что? — какого черта ему врать о чём-то подобном?
— Я познакомился с ним в колонии.
— Ладно,— я потираю пульсирующие виски кончиками пальцев. — Что?
— Мы были сокамерниками около восьми месяцев. Он прикрывал меня, а я его. Я был там до него и после; он вышел за два месяца до меня. Когда я освободился, я не собирался снова его видеть. Каким-то образом я столкнулся с ним примерно через неделю после того, как вышел.
— Из-за чего у него были неприятности?
— Продажа. Он действительно не хочет, чтобы Кеннеди знал. Он стыдится этого.
Я почти не могу в это поверить.
— Я ничего не скажу.
— Так вот, когда я столкнулся с ним, он сказал, что скоро уезжает на юг, чтобы работать в строительной компании своего дяди. Мы оба уехали и работали там. Через два года Брэд решил вернуться. Когда в прошлом году я сказал ему, что тоже возвращаюсь, он спросил, не представлюсь ли я Кенни, что я его кузен. Так я и сделал.
— Какое это имеет отношение к делу?
— Брэд работал на Пити.
— Нет, — я качаю головой. — Не может быть. Он не торговец наркотиками.
— Сейчас нет, но был. За это его и арестовали, детка. Суть всего этого в том, что даже после того, как Брэда поймали и бросили под стражу, когда он вышел Пити всё ещё ждал своих денег из запасов, которые полиция конфисковала у Брэда. Это была даже небольшая сумма.
— Господи, Вон.
— Видела этот шрам на шее Брэда?
— Да? — у него прямая линия, параллельная ярёмной вене.
— Это предупреждение Пити о том, что однажды ему перешли дорогу. Если бы Брэд не заплатил ему до того, как мы отправились в Теннесси, он бы перерезал вертикальную линию горизонтальной. Это его «символ».
Всё это как будто проклятый фильм о гангстерах, Бог мой.
— Как он ему заплатил?
Вон смотрит в потолок и тяжело дышит.
— Вон.
— Я не… Он продал золотое ожерелье, а потом я помог ему ограбить дом за остальные восемьсот семьдесят пять долларов. Мы уехали после того, как долг Пити был выплачен.
— О Боже. Ты помог ему где-то ограбить дом, и тебе это сошло с рук. Зачем ты это сделал?
— Мне было восемнадцать. Я не горжусь этим, Рейн, но мы должны были выбраться отсюда. Если бы я не помог ему раздобыть деньги, чтобы расплатиться с долгом, единственным вариантом для меня было бы работать на Дирта или Пити, и я знал, что, если это случится, я никогда не выберусь из этой грёбаной Долины. Я закончу, как и все остальные.
Я ему сочувствую, правда. И я понимаю его борьбу. Не то чтобы это было правильно, но я спрашиваю его:
— Где ты ограбил тот дом? Это был чей-то дом или…
Он скрещивает руки на груди и смотрит на меня, избегая моего взгляда. Пока я жду, что он мне скажет, я сдуваю прядь волос с лица. Внезапно меня осенило.
— Нет, — это был не он. Не может быть. — Пожалуйста, скажи мне, что это не ты, — вместо ответа его плечо опускается в знак поражения. — Нет.
— Мне очень жаль.
— Вон, нет.
— Меня убивает, что я скрывал это от тебя, но Брэд…
— Вот почему ты так настаивал на том, чтобы проводить меня. Ты знаешь, как чертовски легко кому-то ограбить кафе! — я делаю шаг назад, когда он отталкивается от стойки. — Не надо.
— Чёрт возьми, Рейн. Это было ужасно, я знаю.
В горле пересыхает, и я сжимаю губы, чтобы не расплакаться.
— Я даже не знаю, что сказать. Я не могу тебе поверить. И Брэд. Боже мой, вы двое были теми, кто ограбил нас, — ещё больше слов гнева умирают на моём языке, когда он подходит ко мне. Я помню это. Я помню, как это повлияло на моих родителей.
Когда он хватает меня за руку, чтобы притянуть ближе, я отдёргиваю руку.
— Не прикасайся ко мне, мать твою!
— Рейн, детка. Пожалуйста.
У меня такое ощущение, которое появляется, когда ты бежишь так быстро, что теряешь равновесие и знаешь, что вот-вот упадёшь, но ничего не можешь с этим поделать.
Когда он снова тянется ко мне, я