не удосужился. И добрая старушка, услышав такое известие, воскликнула: «Батюшки-светы!», — схватилась за сердце и начала было падать в обморок, но передумала, закричала что было мочи: «Мы согласны!» — и со всех ног помчалась звать невесту, охая и причитая по дороге. Та вышла, расправляя на ходу складки червлено-желтой поневы. На полу уже был разложен кольцом узорчатый пояс, символизирующий вечное возрождение жизни. Не отнекиваясь попусту, Богдана заявила: «Хочу — вскочу», — и переступила круг. Скакать, конечно, было бы уже тяжеловато.
Свадьбу отпраздновали пышно, как и подобает. Невеста, несмотря на выпирающий животик, была прелестна, как утренняя заря, и алое платье с жемчугами, в котором она вышла к пиршественному столу, оказалось ей очень к лицу. Жених в светло-голубом охабне, шитом серебром, тоже выглядел неплохо. Единственное, о чем можно было пожалеть — что пела на этом празднике не Богдана.
На стенах расцвели яркие факелы, девушки-подружки завели песню вечернюю, а веселее всех заливалась звонким жаворонком Забавушка:
Не алая ленточка к стенке льнет,
Славушка Данушку к сердцу жмет:
— Скажикося, Данушка, кто мил во дому?
— Мил мне милешенек батюшка в дому.
— Это-то, Данушка, неправда твоя,
Это, Ратиборна, не истинная!
Скажикося, Данушка, кто мил во дому?
— Мила мне милешенька матушка в дому.
— Это-то, Данушка, неправда твоя,
Это, Ратиборна, не истинная!
Не алая ленточка к стенке льнет,
Славушка Данушку к сердцу жмет:
— Скажикося, Данушка, кто мил во дому?
— Мил мне милешенек Славушка в дому!
— Это-то, Данушка, правда твоя,
Это-то, Данушка, истинная![140]
С этой песней молодых подвели к дверям изложницы. Здесь случилась короткая заминка, и, под хихиканье подружек, Ростислав без особого труда подхватил на руки молодую жену и перенес через порог.
Захлопнулись с грохотом двери, подружки спели прощальное:
Молодым да сладко спати,
Молодым да доброй ноченьки-и-и…
Послышался и стих легкий топоток.
Ростислав бережно опустил Богдану на постель, и сам присел рядом. Та подняла на мужа сияющие глаза.
— Ростиславе… — вымолвила она второй раз в жизни.
Ростислав отчего-то смутился, погладил жену по руке, не решаясь заговорить.
— Данюша… то есть Богдана… ладушка моя! Если что неладно вышло… Я тебя люблю. Больше жизни люблю, радость моя, свет мой светлый!
— И я тебя люблю больше жизни, — прошептала Данюша, притягивая к себе рыжую голову…
Долго еще они говорили, шептали друг дружке ласковые слова, прежде чем Даня уснула, подложив под щеку ладошку, а второй и во сне удерживая руку мужа. А Ростислав так и остался сидеть на краешке ложа, с бесконечной нежностью вглядываясь в любимое лицо. Красота его ничуть не поблекла от беременности, напротив, Даня хороша теперь казалась за двоих, и на лице ее сквозь сон проступала легкая тень улыбки, умиротворенной улыбки счастливой женщины.
Какая же удивительная сегодня ночь, думал Ростислав. Вот уходит день, полный суеты, нужных-ненужных дел, когда что-то устраивали и обеспечивали, пытались выправить ускользающее время. А завтра все станет, как и подобает быть, и будет просто семья, семья, ожидающая первенца. А где же грань? В какой миг свершится это превращение? Верно, идет оно вот в этот час, может быть, уже свершилось? Или незаметно совершится на следующем вздохе? Ростиславу не хотелось спать, хотелось пережить и удержать в памяти каждое мгновенье этой волшебной ночи. Осторожно высвободившись, он подошел к окну. Огромный, светло-светлый месяц сиял на небе, казалось, протяни руку — и ляжет в ладонь. Ниже спал в синей ночи их город. А между месяцем и городом, на гульбище, происходило нечто, князя весьма заинтересовавшее. Набросив шубу, он поспешно вышел.
Хотя ночь была светлая, Ростислав разглядел только очертания двух фигур, мужской и женской. Неслышно ступая по крытому переходу, он приблизился, и стало можно расслышать всхлипы, нежный шепот и звуки поцелуев.
— Миленький, что же делать нам, — говорила сквозь слезы девушка. — Батюшка не отдаст меня за простолюдина…
— Полно, Забавушка, солнышко, не плачь, — утешал ее другой голос, который нельзя было не узнать. — Все сладится. Ты ж меня даже обижаешь. Уж я-то да чего-нибудь не придумаю!
— Считай, уже придумал, — с бестактностью счастливого человека заявил, подходя к ним, князь.
Забава ахнула, и — в темноте не видно было — вся зарделась. Некрас скептически хмыкнул.
— Томило Твердиславич погиб при Медвежьем, — продолжал Ростислав. — Ты займешь его место в думе.
— Но, княже… — ошеломленно пробормотал стремянный, от неожиданности растеряв все свое краснобайство, — это ж ведь… боярская должность.
— Ба! Будешь и боярином. Разве ты не старший в своем роду?
— Только весь род из меня одного и состоит.
— Уж о прибавлении рода ты сам позаботишься, а? — лукаво подмигнул князь.
Он уже было повернулся, чтобы уйти и оставить влюбленных обсуждать радостную новость, но вдруг ему отчего-то вспомнился давний сон и то, как Некрас настойчиво уговаривал его «присмотреться к Морозовым», и Ростислав решительно отвел верного слугу в сторону.
— Слушай, а мне казалось, что Забаву ты того… мне предназначал?
— Забаву? Тебе? — вытаращил от изумления глаза Некрас. — Не-ет, тебе — Вадима.
Эпилог
Все будет хорошо!
Песня такая.
В общем-то, так оно и вышло, насколько «все хорошо» может быть в жизни, как известно, не песни совсем не похожей.
По смерти Глеба Железной Десницы и Остромира Грозного к власти и в Ростове, и Новгороде пришли умеренные правители, способные оценить выгоду союза трех северных держав. Союз этот просуществовал более двадцати лет, и способствовал усилению славянского влияния в этом регионе, что принесло немалую политическую выгоду всем его участникам.
Вопреки опасениям Ростислава, «странный брак» только добавил ему популярности. Впрочем, Богдана не стала титулованной княгиней, так и оставшись меньшицей. Однако, поскольку она отлично справлялась со своими многотрудными обязанностями, вопрос о второй, точнее, первой княгине, даже не возникал. Богдана с Ростиславом любили друг друга и жили счастливо. Потомки их вписали немало страниц в историю Государства Российского, а былину о князе Ростиславе и Данюше и сотни лет спустя пели на пирах, заставляя трепетать девичьи сердца.
Лебедь родила сына, названного, согласно воле покойного князя, Туром. Обстоятельства его рождения не позволяли ему претендовать на престол, что его мало заботило. Тур Остромирович на поле