этого доводить… Вот что, Борис, ты на меня смотри, я завтра первый шаг сделаю, а ты веревки ослабь или надрежь, чтобы было легко вырваться. Ну и поддержишь меня, как получится. Если погибнем – значит, не судьба. В конце концов, мы и архив этот чертов ищем, чтобы дети жили и матери рожали. Они важнее – те, кто тут в лесу спрятался. И без архива переловим агентов, а детей не вернуть.
– Ладно тебе, Миша, что за пафос, – неожиданно рассмеялся Коган. – Не уйдет и архив, не переживай. Я знаю, где он, и попадет он в руки наших в любом случае.
– Ну, ты и… – Сосновский покачал головой, хотя на душе у него стало теплее.
– Я в курсе, – продолжал тихо смеяться Коган. – Миша, вы меня взяли, когда я из города шел. Я оставил на явочной квартире сообщение для Максима Андреевича. И еще мне кажется, что Буторин тоже добрался и был там. Короче, все в порядке. Завтра, если придется, ты начни, а я сделаю все, что смогу…
Когда стало светать, Сосновский вышел на поляну и подошел к караульному у северной части лагеря. Солдат отдал честь, но вид у него был далеко не бравый. Глаза у парня слипались, и он очень беспокоился, что господин майор Штибер это заметит. Сосновский встал рядом с солдатом и стал прислушиваться. Выждав почти минуту, он поднял палец и зловещим голосом спросил:
– Слышишь?
– Н-нет, господин майор, – неуверенно ответил солдат и даже вытянул шею, чтобы постараться услышать то, о чем говорил командир.
– Спишь на посту! – грозно прошипел Сосновский. – Ветка хрустнула под ногой. Там, правее. Метров пятьсот отсюда. Утром слышимость всегда хорошая, и ветерок к нам дует. Живо сюда оберштурмфюрера Боэра!
Солдата словно ветром сдуло. Не прошло и трех минут, как к нему подбежал обеспокоенный Боэр со своим коллегой, представителем местного гестапо. Солдат замер за их спинами, напряженно глядя на майора. Сосновский приложил к губам палец и тихо заговорил:
– Я еще с той стороны услышал, думал, показалось. А теперь снова. Беспокоят меня эти звуки. Может, и лось наступил на ветку, а может, и человек. Но откуда здесь лось, Йозеф? Война прошлась, как косой всю живность истребила.
– Что делать, Вальтер? – нахмурился Боэр. – Мы не можем так просто уйти, тем более если приближаются партизаны. Не можем им все оставить.
– Положись на меня, – Сосновский похлопал молодого офицера по плечу. – Я со своими егерями и не в таких переделках бывал. Правда, у нас солдаты из разных частей, есть и необстрелянные. Но я соберу опытных и с гауптманом отправлю на разведку. Если он увидит партизан, то будет действовать по обстоятельствам. По крайней мере, он их свяжет боем, а мы или отойдем, или обойдем партизан и ударим с другой стороны, зажмем их в лесу… Пошли!
Через тридцать минут в лес ушли пятнадцать солдат во главе с офицером. Сосновский ничем себя не выдал, хотя ему хотелось отправить почти всех. Но убедить трусоватого Боэра не удалось. Тем более что гестаповец решил устроить дознание и найти следы архива. Не верилось ему, что кто-то другой мог вытащить из машины портфель намного раньше, чем он попал в эти леса. А может быть, он даже спрятан где-то в поселке, только его не выдают женщины. Или здесь есть и мужчины, которые прячутся, у которых этот портфель.
Женщин вывели на поляну между землянками. Рядом с телегами поставили и Когана со связанными за спиной руками. Сосновский надеялся, что Борис все же разрезал веревки и теперь мог сбросить их в любой момент. Если нет, то дело плохо. Боэр вышагивал по поляне, похлопывая себя прутиком по грязному сапогу. Он выхаживал и медленно говорил женщинам. Переводчик переводил на русский неприятным каркающим голосом.
– Мне нужен черный кожаный портфель, который прячут в вашем поселке! Его принесли сюда вместе с немецкой женщиной, раненым шофером и детьми. Если через пять минут никто не скажет мне, где портфель, я начну убивать ваших детей! Я жду!
Женщины заголосили, обхватили своих детей, стали прижимать к себе, прикрывать фартуками, как будто тонкая ткань спасет от пуль. Переводчик продолжал говорить, но его голоса уже было не слышно из-за причитаний женщин и громкого плача детей. Тогда Боэр, побелевший от ярости, закричал, чтобы детей хватали и заталкивали в землянку. Он выхватил у одного из солдат гранату на длинной ручке и стал подходить к двери землянки, куда солдаты заталкивали детей. Женщины бросились на немцев, пытаясь отбить детей, но тут воздух прорезали автоматные очереди поверх голов и женщины в ужасе попадали на землю.
Сосновский, стоя чуть в стороне, незаметно вытащил из-за ремня пистолет. Все, больше ждать нельзя, решил он. Немцы бегали, оттаскивая женщин, другие продолжали пытаться хватать детей. В этой суете можно успеть… И сделав два шага к Боэру, он сжал руку гестаповца, обхватив его сзади за талию и прижав пистолет под его левую лопатку, и дважды нажал на спусковой крючок. Немец дважды дернулся, вытаращив глаза, и ноги его подогнулись. Удерживая руку гестаповца с гранатой, Сосновский поднял руку с пистолетом и еще дважды выстрелил в воздух, заорав что есть мочи по-немецки:
– Тревога! Партизаны!
Немцы на секунду опешили, а затем бросились занимать круговую оборону. «Паника не будет длиться вечно, сейчас они поймут, что я убил гестаповца, и тогда очухаются», – думал Сосновский. Он выхватил из рук убитого гранату и швырнул ее под крайнюю телегу. Коган, сбросив с рук веревку, обхватил за горло стоявшего рядом солдата и повалил его на землю. Грохот взрыва – и поляну затянуло пылью и серым дымом. Телега перевернулась. Лошадь истошно заржала и стала рвать постромки, пытаясь убежать. Сосновский бросился к перевернутой телеге, с которой упал пулемет с заправленной лентой. Пулеметчик, одуревший от взрыва, не успел ничего понять, как оперативник вогнал ему пулю между глаз, а сам схватил пулемет и развернул его в сторону поляны.
Кричащие женщины хватали детей и убегали в лес, некоторые уже открыли землянку, вытаскивая других. Немцы повернулись к землянкам, но тут заработал в руках Сосновского пулемет. Солдаты падали как подкошенные, кто-то бросился к деревьям, кого-то настигали пули. Боковым зрением Сосновский увидел, что Коган с автоматом, стреляя от пояса на бегу, пытается уйти влево за деревья. Вот он бросил пустой автомат, подобрал следующий, выпавший из рук убитого немца, и снова стал стрелять длинными очередями. Сосновский видел, как пули пляшут вокруг друга, как фонтанчики земли выбивают пули возле его ног, впиваются в деревья.