Читать интересную книгу Аут. Роман воспитания - Игорь Зотов

Зато на место старой пришла новая цельность – Гранатов. Вот этот двор, вот подъезд, партийный код нацарапан прямо на двери, вот лифт, последний этаж, короткий пролет вверх, буквы мелом на грязной стене: ПГ (Партия Гранатова, надо полагать). Дверь приоткрыта, за ней он ощущает другую, новую, живую жизнь.

Дверь скрипит, Алексей входит – тусклый свет одинокой лампочки, две двери слева и справа. Идет в правую – комната увешана плакатами и фотографиями, почти на всех – сам Гранатов: указующий, вдохновляющий, клеймящий, лирический, иронический – целый спектр человеческих жестов и чувств. Посередине стол, на нем пара работающих компьютеров, две скамьи и неожиданно уютное зрелище – несколько молодых людей пьют чай с баранками. Они оборачиваются:

– Тебе кого? – звонко спрашивает худющая – щеки ввалились – девица в кожаной куртке.

– Я хочу видеть Вениамина Гранатова. Я Светозаров, Алексей Светозаров, я из Дании приехал…

Он достает из кармана удостоверение за номером два, протягивает худой:

– Вот.

– А! – восклицает она и хмыкает. – Принц Датский собственной персоной! Помните?

– Заходи, заходи! – встают гранатовцы, с интересом разглядывая Светозарова.

– А Вениамина нет, он уехал… В Париж… У него книжка вышла, – бесстыдно разглядывая Алексея, объясняет девушка.

Он чувствует, что она врет, что не хочет пускать его к кумиру.

– А ты что хотел-то? – спрашивает худая.

– Я… я… – мнется Алексей. – Я приехал. Я насовсем. Я хочу работать. Я вам писал, что приеду. Мне никто не ответил…

– Ах, простите! – восклицает девица. – Но у нас реально столько дел!

– Катя! – укоризненно произносит ее товарищ, пухлогубый, что придает его лицу слишком уж детское выражение. – Ты, Саня, только на нее не обижайся…

– Меня Алексеем зовут, – с неожиданной иронией хмыкнул Светозаров.

– Ну да, ну да, Леша, – без тени смущения поправляется пухлогубый. – Дел реально невпроворот.

– А вот пойдешь завтра «наших» бить?

– Пойду, пойду, еще как пойду! – восклицает Алексей. – А кто это – «наши»?

– Как?! Ты не знаешь? Ты же читаешь, ты же следишь!

– Я? Да нет, я уже полгода ничего не читаю, у меня интернета не было – деньги копил приехать.

– Отморозки, бить их надо. Жопу власти лижут, а люди дохнут. Тысячами. Знаешь, сколько русских осталось в России?

– Знаю, знаю. Только русских еще много, русичей – нет вообще.

– Понял… Короче, завтра приходи утром, к десяти. Скажем, где стоять, что делать, куда бежать, если что. Чтобы менты не срезали. Чаю хочешь?

– Чаю – да, чаю хочу.

Катя стремительно идет в соседнюю комнату, где, очевидно, кухня.

Между тем в дальнем углу под «образами» в полумраке сидит некто, не принимающий участия в разговоре, некто мрачный, белобрысый, с длинными, в отличие от подельников, кудрями, некто, похожий на изможденного Есенина. Его тщедушное тело, примерно как у Алексея, затянуто в тусклую кожу со множеством тусклого металла – пуговиц, цепочек, зипперов. Он и глядит перед собой тускло, словно нехотя, словно обжевывая вяло какую-то мысль.

Алексей отхлебывает из стакана теплый чай с сахаром, разглядывает новых соратников. Он морщится, у него вдруг начинает болеть зуб, – то ли от холода, то ли просто, – но все сильнее и сильнее. Это мешает ему сосредоточиться, он не понимает, о чем говорят эти молодые люди, – ему больно вникать. Он пытается утишить боль, полощет зуб теплым невкусным чаем – бесполезно.

– У вас есть энестези? – спрашивает.

– Что-о-о? А если по-русски? – ухмыляются гранатовцы.

– Зуб болит, – шепелявит он.

– Так бы и сказал.

– Кать, – обращается к девице пухлогубый, – у тебя, что ли, критические? Дни?

– Не у тебя же! – без тени смущения отвечает та.

– Дай ему таблетку. Я видел у тебя нурофен.

Алексею вываливают на ладонь таблетку, он глотает, сосредоточенно ждет, когда уйдет боль. Она становится тише, но совсем не уходит.

– Я поеду, мне ехать далеко, – встает он.

– Валяй, – равнодушно отвечают ему.

Кто-то роется в интернете, пухлогубый рисует какую-то схему, высунув язык от напряжения, Катя отправляет эсэмэски, остальные выходят на лестницу покурить. Алексей идет следом. Он ощущает некоторую обиду из-за того, что его приняли почти равнодушно, он не ожидал такого приема.

Чуть кивнув большевикам-курильщикам, он спускается по лестнице, вызывает лифт, выходит во двор. Холодно, ветер резкий, ледяной, колючий.

От автора

Эти нестройные заметки, как успел, наверное, отметить вдумчивый читатель, порой противоречат и друг другу, и здравому смыслу вообще. Но все же не следует делать поспешных выводов: очень многое из того, что вы прочли здесь, – было. Было на самом деле. А остальное если и не было, то все равно было, как бы вы к этому ни относились.

В этой связи я вспоминаю недавнюю историю. Одна моя нью-йоркская знакомая издала книжку. Не стихи и не роман, а что-то типа воспоминаний, но воспоминаний весьма своеобразных. Она (назовем ее Надеждой) закончила когда-то факультет прикладной математики МГУ на Ленинских горах. После десятилетних мытарств и скитаний по Америке и Канаде она осела в Нью-Йорке и посвятила себя легкому и неспешному грабежу…

Да-да, она в прямом смысле грабила банки, используя свою электронную квалификацию. Причем принципиально грабила банки крупные, очень крупные, которым ее «кавалеристские наскоки» как бы не сильно и вредили. Надежда не зарывалась, дважды в одну воду не ступала, рвала свой кусочек и уходила на другую поляну. Надежда не роскошествовала, не покупала «линкольны» и пентхаусы на Манхэттене, жила скромно, тихо. Затем она уехала в Европу и там издала книгу, в которой откровенно поведала свою историю, рассказала в деталях про свою непростую жизнь на чужбине, про первые успехи на поприще электронной взломщицы, про свои грабительские технологии, к настоящему времени уже порядком устаревшие, так что вряд ли кому-нибудь они сгодятся. Надежда в своей книжке не стала делать никаких глобальных социальных и политических выводов, не стала клеймить общество потребления и тем самым не стала ни оправдывать, ни осуждать собственные деяния, просто рассказала жизнь, почти всю и почти без утайки. И это – главный положительный итог ее книги.

А вот отрицательный итог подвели за нее другие. Причем не ФБР и не Интерпол, а – журналисты.

Однажды я наткнулся случайно в интернете на ее фамилию, щелкнул по ссылке и обнаружил рецензию на ее книгу. Критик с легким негодованием, перемешанным с тяжелой иронией, писал о том, что вот если бы Надежда С. написала роман, где в точности изложила бы обстоятельства жизни своей – вымышленной, вымышленной! – героини, то таковой роман несомненно имел бы успех. Ее героиню не осуждали бы, а напротив – восхищались бы ее отвагой и сообразительностью, с которыми она надувала капиталистических монстров! Тогда как документальное свидетельство, по мнению критика, поворачивает читательское восприятие ровно на 180 градусов, и вместо симпатии автор вызывает почти (да что почти – самое натуральное) отвращение!

Не нужно даже напрягать фантазию, чтобы развить эту расхожую критическую мысль: все, что мы делаем в реальной жизни «дурного», безусловно подлежит осуждению и наказанию, тогда как в жизни вымышленной, романической те же самые деяния почти наверняка вызовут в читателе одобрение и даже восторг! Вымещение подсознания в творчество устроит любого жителя планеты – от южноафриканского колдуна до уоллстритовского воротилы. А как иначе? А иначе – скучная дидактика Солженицына, исторические «предупреждения» и истеричные камлания разносортных политиков и историков. Равным образом бесполезные и бессмысленные.

«В этом мире что бы ни случилось, ничего не происходит», – сказал один бывший левак, а ныне циничный стоик, крепко осевший в западном истеблишменте. Будешь ли ты предупреждать, учить, назидать, тыкать указующим перстом в «уроки прошлого» – ровным счетом ничего не изменится: люди так же будут грабить, насиловать, убивать и лишь частично вымещать свои инстинкты в форме романической, живописной, музыкальной и тому подобной. А следовательно, всю историю и ее историков смело можно послать в задницу (как, собственно, и советовал мой приятель Рогов этому ряженому Гансу в копенгагенском баре) – ничего не было, ничего нет, ничего и не будет.

История Алексея Светозарова кому-то (да почти всем, я уверен) покажется вымышленной от начала до конца. Это не так. Я лично знаю этого молодого человека, знаю его родителей, даже приятельствую с его мамой – Люсей – еще с московских времен. Не поверите, но нас свела именно Надежда, которая, в свою очередь, училась когда-то с Михаилом Светозаровым на одном факультете. Но это так, в сторону.

Итак, я знаю этого человека, и почти все события, которые касаются его детства и отрочества в России и в Америке, – правда. Что же касается дальнейшей его жизни – в Дании и отчасти в Москве, то мне приходилось пользоваться лишь отрывочными сведениями и какими-то отголосками событий, в которых он либо принимал, либо мог принять участие. Равным образом в моей книге действуют персонажи и реальные, и почти реальные – то есть те, о жизни которых я могу составить впечатление не на основе личных наблюдений и знакомств, а на основе косвенных, хотя и весьма красноречивых фактов. Именно поэтому я и наделил их чужими именами. Только и всего.