Читать интересную книгу Аут. Роман воспитания - Игорь Зотов

С того дня я названивал Харону каждый день пару, ну может, тройку недель, и всякий раз он искренне радовался и говорил, что все «супер», что идея «супер», газета «супер», что я должен все держать под контролем и что «вот-вот». Потом я позвонил еще несколько раз, потом перестал звонить, а потом и думать перестал о газете: так, прикол и прикол, мало ли у меня в жизни случалось подобных идей?

Но как-то, уже ближе к лету, я копался в своей записной книжке и наткнулся на телефон Харона. Улыбнулся, вспомнил тот морозный денек и «ал-ло-о-о-э» и пятьдесят копеек и как-то само собой родился в голове рассказ об одном дне из жизни миллионера. То есть и сочинять ничего не надо было – просто монолог, и все.

Я включил компьютер и забарабанил по клавишам. Когда перечитал, понял, что порядком подзабыл, так сказать, живую речь самого Харона, ритм его словоизвержения, стиль его речи. То есть, конечно же, главное помнил, но не хватало чего-то фирменного, какого-то знака. Расставить бы пяток таких по тексту, и он бы заиграл. Взял телефон и набрал Харонов номер. В конце концов, я уже не в роли просителя.

Мой Харон вдруг с легкостью пригласил меня зайти к нему «вечерком на чашечку кофе». Я нашел его квартиру в том же беспорядке, каковой был и в первое мое посещение, разве что гиацинтами не воняло – их попросту не было. А был за окном жаркий, почти летний вечер.

– Что, денег хочешь? – с ходу спросил он.

Харон был бос и по пояс гол, над спортивными штанами нависало волосатое брюшко.

– Каких денег? – прикинулся я.

– На свою газету, – он повалился на кожаный диван.

Нет, тут я вру – он не повалился, а сел вполне по-светски. Это он прежде валился, а сегодня Харон был какой-то не такой. Открыл банку кока-колы и выпил большой глоток. Кстати, он был абсолютно трезв и не предложил мне выпить, только кока-колу, и это тоже сбивало с толку.

– Да, газета… Я уж и забыл… – нерешительно протянул я.

– Денег дам, немного, но дам. Запусти, там посмотрим… – сказал Харон. – Да, помнишь, ты мне рассказывал о своем дружке из Стокгольма, что ли… Ну тот, который мечтает всех… замочить…

– Алексей?

– Ну не помню, может, и Алексей. Я тут о нем вспомнил, когда это все… Когда это… Славика убили…

– Славика?

– Партнера моего. Так, по ассоциации вспомнил… Орешков хочешь? Дома жрать нечего, одни орешки остались. По ассоциации, говорю, вспомнил. Он же какой-то у тебя идейный был, этот Алексей?…

То, что Харон вдруг вспомнил Алексея, о котором я когда-то ему рассказывал в угарном ресторане во время нашей первой встречи, для меня почему-то не стало неожиданностью.

– Ну да, несчастное создание, фактически сирота при живых-то родителях! – воскликнул я. – Только он в Копенгагене живет.

– Ну и безумен, что ли?

– Безумен – не то слово. Параноик. Грозится днями буквально объявиться в Москве, сбежать из Дании…

– Ну-ка, ну-ка, расскажи, – попросил Харон, но словно бы вяло.

Он вообще был очень как-то задумчив, я даже представить не мог себе, что он способен быть таким. Даже телефон его не позвонил ни разу за это время.

И я принялся рассказывать, причем особенно упирал на смертельные изыскания Алексея, на его поиски в Интернете всякой убийственной всячины, на его стремление реформировать Россию.

Харон слушал как бы вполуха. Но я видел, что слушал. Ни разу не улыбнулся, головой вот покачивал, чему-то своему.

– Надо бы им заняться. Жалко парня, пропадет, – сказал, когда я закончил повествование.

– Заняться как? – спросил я.

– Пропадет парень, – вместо ответа. И подумав немного: – Дай ему, что ли, денег. Если приедет. И вообще, нужно найти хорошего психиатра, показать, подлечить… Молодой парень-то…

– Ну уж коли его в Дании не вылечили, здесь-то… У нас самих таких – миллионы.

– А ты не ссылайся на миллионы-то, а бери конкретно. Сразу бери. Вот где будет здесь жить? Ты знаешь?

– Понятия не имею. Наверное, у родных, хотя…

– Вот именно. Он тебе, что ли, сам позвонит?

– Ну сам… как прилетит…

– Эх. Сделаем так. Парня я возьму на себя, деньги у меня есть, а парня жалко. Как только он скажет, когда прилетит, ты мне сообщи. Ок?

– Ок, – кивнул я.

Все это мне показалось более чем странным.

Дальнейшие события я могу только реконструировать, в самом деле – не Харон же расскажет, что там было да как?

IV

Денег на газету он мне таки не дал, сказав, впрочем, что сначала хотел бы посмотреть все материалы, которые я планирую поставить в первый номер, а уж потом… «Чего зря деньгами бросаться?! – не без резона сказал. – Ты вот сперва сделай, а уж я прикину, что да как…»

Признаться, я выслушал это не без радости – к тому времени я уже успел остыть к своей идее. Однако за собой я знал и некую способность возбуждаться именно в процессе творчества. Когда что-то делаешь, хочется делать, когда не делаешь ничего, ничего и не хочется – это как раз про меня. И я взялся за первый номер своих «Похоронных новостей».

Содержимое этого так и оставшегося вчерне продукта вполне отвечало его названию: на страницах газеты (а я, разумеется, заполнял их в одиночку) я весело мусолил тему смерти и всех ее составляющих. К примеру, передовицу я посвятил растущим (а они, вестимо, всегда растут) ценам на похоронные услуги. Подвал первой полосы – гробам и прочим скорбным причиндалам с точки зрения эстетической, если хотите – дизайнерской. Был тут и исторический календарь-поминальник с перечислением знаменитых людей, чьи смертные юбилеи праздновались на текущей неделе. Была и литературная страничка, на которой я перепечатывал классические отрывки о смерти романных персонажей да и просто рассуждения великих об этом предмете. Сами понимаете, недостатка в материалах у меня не было.

Сварганил я и гороскоп, посвященный советам, в какое время идеально уйти в иные миры представителям того или иного знака. Сочинил и эпитафии для рубрики «Реклама», с тем чтобы скорбящий вдовец или сирота могли заимствовать (бесплатно, ясный корень!) мои строки для своих свежих надгробий… И статистика, статистика! – ну кто откажется узнать такую вещь, как число умерших за прошедшую неделю в городе, стране, мире. Узнать про жертв эпидемии атипичной пневмонии и птичьего гриппа, о числе самоубийств (с описаниями самых невероятных способов добровольного ухода из жизни), об авариях со смертельным исходом, об авиакатастрофах, о маньяках, о неизлечимых хворях, и так далее, и тому подобное…

Открывала газету колонка под названием «Хроники Харона», в которой я собирался мусолить ямбом какое-нибудь важное с точки зрения перевозчика мертвых душ событие. Вот примерно так:

Индекс Стикса

Мне часто задают вопрос: когда оставлю я свой бизнес? Когда отправлюсь на покой и молодежи дам дорогу? Их аргумент всегда такой: когда же жить, наш друг Харон, ты собираешься, ей-богу?! В твоих пристиксовых пещерах оболов золотых не счесть, – уйди же, дай другим пожить, блюди пусть не закон, но честь! Ха-ха-ха! – вопрос смешной! Вопрос поставлен как бы раком: меня сравнили с олигархом, а Стикс с тюменскою трубой! Хотя не скрою – труд нелегкий становится невыносим: растет, растет число живущих – не хватит сотни Хиросим, чтоб обеспечить всех могилой! О дай, Гадес, Харону силы! Теперь о главном, о доходах. О боги, миф о них раздут! Прикиньте сами: курс обола сто лет назад был двести баксов, сейчас трех центов не дадут…

Ну и так далее…

Предвижу, кстати, и справедливый вопрос читателя (ах, как это по-журналистски – я во всем хоть что-нибудь, но предвижу!): в чем же все-таки новизна моей похоронной идеи? В чем ее принципиальное новаторство? Ведь задолго до этого вышла в свет энциклопедия под названием «Хроники Харона» некоего Лаврина. А уж Интернет, разумеется, вовсю пестрел «похоронными» сайтами.

Но все эти продукты, несмотря на видимую общность темы, страдают одним смертельным недостатком – они не о смерти. То есть номинально вроде бы о ней, а на деле – нет. К примеру, автор одного из сайтов, подробно перечисляя преимущества и недостатки разных способов самоубийства, постоянно заклинал: не стоит стрелять себе в голову (бросаться под поезд, падать с крыши и т. д.) – представьте, в каком виде найдут вас ваши близкие. Что нам близкие, что мы близким?

Проблема людей, берущих на себя смелость рассуждать о таком, казалось бы, общедоступном и простом предмете, как смерть, состоит в том, что эта тема им не по силам. Они не могут, они страшатся осознать бездонную глубину этого феномена и потому ползают по краю, как муравьи. Отсюда неизменная пошлость в их рассуждениях о смерти, отсюда пошлость погребальных обрядов и обычаев (давно утративших свой изначальный первобытный смысл), пошлость надгробных памятников, эпитафий, решительно всего, что связано со смертью. В лучшем случае люди способны ощутить грань между двумя безднами – жизнью и смертью, но заглянуть за грань способны только величайшие гении. Вот почему я полагаю, что чеховское «их штербе» – самое адекватное приятие собственной смерти.