– У него есть собственное состояние? Или, может, земля, которой владеет его жена?
– Его собственное состояние заключается не в земле.
Должно быть, на лице Майкла отразилось удивление.
– Да, это не вполне обычно, но сколько раз я вам говорила, что наш отец испытал сильное влияние событий во Франции? Он имел долю в целом ряде коммерческих предприятий, начиная от шахт и кончая каналами.
– Голова идет кругом при мысли о том, что это возможно. – Майкл считал герцога консервативным, даже реакционным. Было трудно представить, что новые веяния в науке и коммерции могут привлечь его внимание. Майкл слишком поздно снова включился в то, что говорит Оливия, чтобы понять подробности.
– Это такая печь, которую захочет иметь любой повар. В ней любой может делать очень хорошую выпечку.
Похоже, Оливия снова пустилась развивать свою любимую идею о совершенствовании процесса выпечки. Еда – это все, о чем она думает. Пока она говорила об этом, Майкл задал себе вопрос, не является ли это ее увлечение своего рода заменителем в силу отсутствия других страстей в ее жизни? Он откашлялся и вернул свои мысли к тому, что было сейчас важным, с удовольствием наблюдая за движением ее губ, пока она не остановилась, чтобы перевести дыхание.
– Леди Оливия, время уже весьма позднее, а еще остаются некоторые вопросы.
Она кивнула, такая очаровательно милая в своем желании быть полезной. Наверное, он больше обрадовался, если бы она обиделась на то, что он резко сменил тему разговора.
– Вы уверены, что слышали именно эти слова? «Ее брат поднесет нам землю на серебряном блюдечке»?
– Да. Точно. Мне очень хотелось запомнить их совершенно точно. Это показалось мне странным выкупом, пока я не подумала о Джессе.
– Есть ли сейчас какая-нибудь спорная земля?
– Нет, во всяком случае, я не знаю. – Она пожала плечами. – Откуда мне знать? Я могу узнавать новости разве что от слуг. Это не то, что обсуждают за обеденным столом. – Она засмеялась, и Майкл тоже улыбнулся. – Почему вы сомневаетесь, что это Джесс? Это наиболее вероятно.
– Леди Оливия, я знаю, что вас в семье очень любят. Герцог ясно дал понять, что отдаст за ваше благополучие что угодно.
Она затрясла головой, растроганная и смущенная этой правдой.
– Но позвольте мне задать один вопрос, миледи. Почему какой-то лондонский ростовщик или другой не слишком благородный человек посылает кого-то в Дербишир, чтобы угрожать вашему брату, который живет в Лондоне?
Оливия сжала губы, пытаясь додуматься до причины. Таковой не было, и тогда Майкл продолжил собственное объяснение:
– У лорда Джессапа есть друзья, возможно, даже любовница, к которой он испытывает нежные чувства. Наверняка они будут более подходящей целью и отреагируют гораздо быстрее.
– Да, Джесс самый располагающий к себе человек в мире. Во время сезона он познакомил меня с огромным количеством джентльменов, но ни с одним из них Ровена не позволила бы мне продолжить более близкое знакомство.
– Ровена – герцогиня, живущая в Лондоне?
Оливия кивнула и продолжила собственную линию размышлений.
– Какова была цель похитителей, мистер Гаррет?
– Пока что не знаю. Но я выясню это завтра, когда расспрошу герцога.
Оливия встала и подошла к его креслу.
– Скажите, мистер Гаррет, каковы ваши подозрения? Вы не относитесь к числу моих братьев, и это очень важно.
Оливия говорила, что вечно мерзнет, но ее тело излучало приятнейшее тепло. Если бы Майкл посмотрел, он увидел бы силуэт ее грудей и тонкую талию под халатом. Если бы он посмотрел…
Он посмотрел в ее глаза и с облегчением прочитал в них упрямство, а не обольщение.
– За короткий период нашего знакомства я смирился с вашим импульсивным поведением, миледи. Я не стану обсуждать это с вами до тех пор, пока не поговорю с вашим братом.
– Я так устала, что ко мне относятся словно к ребенку! Я не ребенок!
– И я отлично знаю об этом. – Он, не скрывая, окинул взглядом ее фигуру. Это длилось всего секунду. – Но у вас есть привычка действовать как ребенок, если вам в чем-то отказывают.
Помоги ему Бог, это была настоящая пытка. Оливия понятия не имела, что творила с мужчиной. С ним. И если она сейчас не уйдет, он покажет ей это.
* * *
Оливия почувствовала, куда именно он посмотрел. Туда, где ночная рубашка плотнее всего обтягивала ее тело. Сладостные ощущения возникли в груди, и это заставило ее улыбнуться, несмотря на владевшее ею раздражение.
Эта беседа была похожа на одну из перебранок, которые Оливия никогда не выигрывала. Возможно, ей удастся как-то шуткой вывести его из состояния раздражения. Пошутить по поводу его одежды? Нет, так можно намекнуть на бедность. Она перебрала возможные темы и не нашла ни одной, которая подходила бы к этой ситуации.
– Вам пора отправляться в вашу комнату, миледи, – сказал Майкл, поднимаясь с кресла.
Он был прав. Ее и без того хрупкой репутации не принесет ничего хорошего, если кто-то в столь поздний час обнаружит ее здесь вместе с ним.
– Хорошо. А пока я буду спать, вы будете ходить всю ночь вокруг, чтобы удостовериться в том, что поблизости нет никого?
– Да. Внутри и снаружи.
– Могу поручиться, что вы сумеете притвориться статуей и напугать кого угодно. – Вот наконец родилась та шутка, которая может заставить его улыбнуться.
Однако он не улыбнулся и даже не ответил. Он стоял словно каменное изваяние. Когда Оливия сделала к нему шаг, он отступил и поднял руку ко лбу.
У него болит голова? Она не собиралась его спрашивать об этом, ибо он отчитает ее и за это. Ладно, она откажется от попытки заставить его улыбнуться.
Оливия снова подошла к столу, проверила крышку на чернильнице. Завтра она завоюет расположение Майкла какой-нибудь вкусностью на завтрак, и он не будет таким хмурым.
Гаррет пересек комнату и подошел к ней. Когда он взялся за дверную ручку, Оливия поняла, что он всего лишь хотел открыть для нее дверь.
Она почувствовала себя так же тоскливо, как рано поутру чувствовала себя ее судомойка. Если бы он посмотрел на неё, пожелал бы спокойной ночи. Если бы он улыбнулся, она ушла бы, зная, что он больше не дуется на нее.
– Вы служили в охране? Кого вы охраняли? Когда вы находили время для сна?
– Я служил Англии, миледи. Я спал, когда позволяли обстоятельства.
– Какую униформу вы носили? – Она смотрела на него как на произведение искусства. Чем он в какой-то степени и был. Она пыталась представить его одетым в более яркие цвета, чем черная шинель и поношенные ботинки. – Но что бы вы ни носили, я не сомневаюсь, что женщины находили вас неотразимым. – Она подняла руку, дотронулась до шрама на его щеке и вздрогнула, ощутив ток, исходящий от него. – Этот маленький шрам и ваше ухо помогают понять, что ваша униформа нечто большее, чем просто комплект одежды.