Было трудно представить Гэнси, оставляющим что-либо таким способом. Вокруг него были все вещи, за которые он яростно цеплялся.
— Он не оставил записки или чего-то такого?
— Просто исчез, — пояснил Мэлори. — После этого мне иногда звонила его семья, пытаясь выяснить, куда он исчез.
— Его семья? — Она чувствовала себя так, будто ей поведали историю про другого человека.
— Да, я, конечно, рассказал им, что мог. Но я, правда, не знал. Перед тем, как он пришёл ко мне, это была Мексика, после, думаю, Исландия, перед Штатами. Сомневаюсь, что всё ещё знаю и половину. Он собирался и двигался так легко, так быстро. Он так делал много раз до Англии, Джейн, она для него была как старая шляпа.
Прошлые беседы медленно перестраивались в голове Блу, приобретая новые смысловые оттенки. Она припомнила одну напряжённую ночь на склоне горы, проведённую в наблюдении за тем, как Генриетта сверкает, будто волшебная деревня. Он тогда сказал «дом», будто это причиняло ему боль. Будто он не мог в это поверить.
Не то чтобы история, рассказанная Мэлори, противоречила Гэнси, которого она знала. Скорее Гэнси, которого она видела, был частично истинным.
— Это была трусость и глупость, — раздался голос Гэнси из дверного проёма. Он облокотился на косяк, убрав руки в карманы, как часто делал. — Мне не нравились прощания, так что я просто воздержался, и я не думал о последствиях.
Блу и Мэлори уставились на него. Было невозможно сказать, как долго он там стоял.
— Очень славно с вашей стороны, — продолжил он, — не говорить ничего этого мне. Это больше, чем я заслуживаю. Но зная всё, я сожалею. Сильно.
— Ну, — сказал Мэлори. Казалось, ему было жутко неудобно. Псина смотрела в сторону. — Ну. Каков вердикт вашей пещерной женщине?
Гэнси положил лист мяты в рот. Было невозможно не думать о прошлой ночи, когда он положил один и ей.
— Она останется здесь. Сейчас. Это не я, это Персефона. Я предложил обустроить первый этаж Монмаута. Это, может, прекратит то, что происходит.
— Кто она? — спросила Блу. Она попыталась назвать имя: — Гвенллиан.
Она произнесла его неверно – двойная «л» не звучала так, как выглядела.
— У Глендовера было десять детей с его женой, Маргарет. И, по крайней мере, четыре... не с ней. — Гэнси сообщил эту часть с отвращением; было ясно, что он не находил такое подходящим для своего героя. — Гвенллиан – одна из четырёх незаконнорожденных по записям. Существовали две другие очень известные Гвенллиан, которые были связаны с валлийской свободой.
Было что-то ещё, что он хотел сказать, но не стал. Это означало, что оно было неприятным или скверным. Блу произнесла:
— Говори начистоту, Гэнси. Что?
Он продолжил:
— Тот способ, которым она была похоронена – дверь гробницы с Глендовером на ней, как и крышка гроба. Не с её изображением. Мы можем спросить её, хотя вытащить реальную информацию из неё довольно сложно, но мне кажется, скорее всего, она была похоронена в фиктивной могиле.
— Как это?
— Иногда, когда есть очень богатая могила или очень важная, то где-то рядом находится могила-двойник, которую легче отыскать, чтобы позволить расхитителям гробниц найти что-нибудь.
Блу была возмущена:
— Его собственную дочь?
— Незаконнорожденную, — уточнил Гэнси, но не испытывая по этому поводу удовольствия. — Ты слышала её. В наказание за что-то. Это всё так противно. Я умираю от голода. Куда Пэр... ушли Адам и Ронан?
— Купить припасов для Гвенллиан.
Он посмотрел на свои грандиозные красивые часы своим грандиозным озадаченно-нахмуренным взглядом.
— Давно?
Она скорчила рожицу.
— Вроде того.
— Что мы сейчас делаем? — спросил Гэнси.
Из другой комнаты Кайла проорала:
— ИДИ КУПИ НАМ ПИЦЦУ С ЭКСТРА СЫРОМ, БОГАТЕНЬКИЙ РИЧ.
Блу заметила:
— По-моему, ты начинаешь ей нравиться.
Глава 31
Ронан поехал обратно к Святой Агнесс. Адам подумал, что тот собирается подняться в квартиру Адама над офисом, но, когда они оказались на улице, Ронан повернул и направился ко входу в саму церковь.
Хотя Адам и жил над церковью, внутри неё он ни разу не был с тех пор, как переехал сюда. Пэрриши никогда не были чьми-либо прихожанами, и, хотя, Адам подозревал, что Бог, возможно, существует, он также подозревал, что это неважно.
— Линч, — сказал он, когда Ронан открыл дверь в мрачное святилище. — Я думал, мы собираемся поговорить.
Ронан обмакнул палец в святую воду и прикоснулся им ко лбу.
— Пусто.
Но церковь не чувствовалась пустой. Казалось, она заставляла ощущать клаустрофобию ароматом ладана, вазами заморских лилий, стопками белой ткани, сломанным, пристальным взглядом скорбящего Христа. Она кровоточила историями, которых Адам не знал, обрядами, которые Адам никогда не узнает, связями, которые никогда не разделит. Она была заполнена напевами истории, которые заставляли его почувствовать лёгкое головокружение.
Ронан ударил Адама по руке тыльной стороной ладони.
— Пошли.
Он прошёл вдоль задней стороны сумрачной церкви и открыл дверь на крутую лестницу. Наверху Адам обнаружил себя на укромном балконе, заставленном двумя скамейками и органной трубой. Статуя Девы Марии (наверное, Девы Марии?) протягивала к нему свои руки, но это было потому, что она не знала его. А затем вновь она умоляла уже Ронана, и, скорее всего, его она знала. У её ног горело несколько свечей.
— Здесь сидит хор, — сказал Ронан, садясь за орган. Без предупреждения он заиграл ужасно громкий и отвратительно звонкий фрагмент.
— Ронан! — прошипел Адам. Он взглянул на Марию, но её, похоже, ничего не беспокоило.
— Да я же тебе сказал, нет тут никого. — Когда Ронан понял, что Адам ему не верит, то объяснил: — Сегодня день исповеди в Вудвилле, и они отправили принять участие в нём нашего преподобного. Именно в такие дни обычно Меттью упражнялся в игре на органе, потому что никого не было в округе, чтобы оценить, насколько отстойно он играл.
Адам, наконец, сел на одну из церковных скамей. Прислонившись щекой к гладкой спинке, он смотрел на Ронана. Как ни странно, Ронан принадлежал и этому месту, как он принадлежал Барнс. Эта шумная, пьянящая религия создала его точно так же, как мир грёз его отца. Казалось, столько всего, сколько было намешано в Ронане, в одном человеке существовать не может. Адам начал осознавать, что Ронана он совсем не знал. Или точнее, ему была известна его часть, а он принял её за Ронана целиком.