Прошла совсем малая толика времени, когда плод перевитый, опутанный сими образованиями превратился в особую едва трепещущуюся субстанцию. И тогда огнистость волоконцев нервов и жилок многажды усилила свой свет, да по тончайшим кровеносным сосудам явственно, проступив, поползли не просто красно-желтые капли юшки, а связывающие их между собой платиновые символы, письмена, руны, литеры, свастики, ваджеры, буквы, иероглифы, цифры, знаки, графемы.
Мальчик резко дернулся вперед, на доли минут разрывая связь меж собой и Асилом, да напряг зрение. И в том, вероятно, секундном движение, воочью, разглядел те самые платиновые символы, письмена, руны, литеры, свастики, ваджеры, буквы, иероглифы, цифры, знаки, графемы склеенные, окутывающие, удерживающие обок друг друга огненные капли крови, прописывающие не только кодировки живых существ, но и суть самих Богов. Не только Их кровь, но и, как сказали бы люди, соль, нутро, сердцевину творимых ими веществ. Лишь совсем чуть-чуть был зрим сам смысл божественной крови, и ее огнистость, коя степенно напитывала собой некогда бывший плод древа жизни. Она насытила не столько каплями юшки, сколько теми самыми символами, письменами, рунами, литерами, свастикой, ваджерами, буквами, иероглифами, цифрами, знаками, графемами: фигу, инжир, смокву, винную ягоду, смоковницу, смирнскую ягоду, переписывав сущность того, что дотоль было плодом, с тем изменив его естество и внешний облик.
Асил медленно потянул к себе юношу и вновь прижал его к груди. А полыхание на его левой руке как-то резко осело, и вместе с эти вспять стали возвращаться сухожилия, мышцы, нервы, сосуды в исходное состояние, разворачиваясь, расплетаясь и степенно выпуская из своих объятий окрашенный в платиновые полутона обод на кисти. Неспешно возвращаясь в глубины руки Бога, словно просачиваясь сквозь его серо-черную кожу, утопая в медно-желтой плоти. Мало-помалу наполняя саму кожу смуглостью и золотым сиянием.
А старший Атеф уже подносил твореный венец к лицу мальчика, неспешно раскрывая кулак и показывая его во всей красе. Сие был созданный из платины сверкающий серебристыми переливами света обод, достаточно широкий так, что мог не только сокрыть лоб Яробора Живко, но и, очевидно, возвышался над самой макушкой. По верхнему рубежу он был украшен шестью тонкими дугами в виде чешуйчатых змеек, каковые стыковались друг к другу, удерживая в своих раззявленных пастях хвосты соседей. У тех змей четко проступали загнутые белые клыки и таращились темно-синие, сапфировые глазки. Полотно самого обода казалось несколько вдавленным так, чтобы перво-наперво взгляд падал на дуги. Сама поверхность обода была купно расписана, выдавленными на нем золотыми переплетениями растений. На тех отростках поместились всевозможной формы листы, цветы, сидящие на ветках миниатюрные золотые птицы и выглядывающих с под ростков, побегов, трав серебряные головы зверей. И это были не только крупные звери, такие как медведь, лиса, волк, вепрь, но и более мелкие: ящерицы, лягушки, мыши, а также и вовсе едва зримые насекомые, парящие меж ветвей, али притулившиеся к лепесткам цветков.
— Красота! — восторженно дыхнул мальчик, не смея даже коснуться того чуда.
Асил придержал правыми перстами обод, выудил из него левую кисть, и торжественно возложив его на голову Яробора Живко, полюбовно молвил:
— Как ты хотел, моя радость, чтобы все понимали, чей ты сын… наш милый Ярушка… наш драгоценный Крушец!
Глава двадцатая
Кали-Даруга, как всегда, торопко вошла в залу маковки, где днесь находились токмо Перший и Асил, и также резко остановилась, не желая прерывать степенного толкования Богов. Она еще чуток раздумывала, а после все с той же стремительностью, с каковой все всегда делала, развернулась, с намереньем покинуть помещение. Перший приметив сие устремление демоницы, вздел левую руку с локотника кресла, и, направив в ее сторону, тотчас прерывая беседу с братом, благодушно молвил:
— Кали-Даруга, дорогая моя девочка, не уходи, — его вытянутые перста самую толику шевельнулись и тем движением остановив рани, повелели обернуться. — Не уходи, мы с малецыком вскоре закончим. А после выслушаем тебя, ибо все Боги тревожатся, как ты можешь понять, за нашего Ярушку и особенно Крушеца.
Демоница также скоро, как дотоль намеревалась покинуть залу, поверталась, и, преодолев промежуток до кресла Першего, замерла в нескольких шагах от него так, чтобы можно было ясно видеть лицо Господа.
— Итак, мой милый малецык, — продолжил прерванную молвь Перший, узрев замершую подле рани. — Почему, сразу не сообщил мне об осложнениях в Синем Око. Ведь ты знаешь без меня не должно принимать того решения, что вы допустили меж собой с Небо. Все то, что касаемо систем в Галактиках, как и самих Галактик, совершается только после моего одобрения.
— Небо просил, — низко отозвался Асил и устало прикрыл веками очи, словно не желая смотреть на весьма досадливое лицо старшего брата, сидящего диагонально. — Сказал, что Галактика дорога малецыку Седми. А ты ведь знаешь Отец, как я виноват пред милым малецыком… До сих пор свое поведение тягостно переживаю.
— И сколько будешь еще переживать? — недовольно вопросил Перший и легонько качнул головой, отчего допрежь почивающая в навершие его венца змея торопко отворила глаза и негодующе полыхнула изумрудными огнями в сторону собственного властителя. — Это надобно пережить малецык, забыть и более не думать… Что было, то было, я о том уже говорил тебе. Ибо Небо будет твоей тягостью долго пользоваться, направляя ее в первую очередь против твоего, милый малецык, спокойствия.
— Весьма я утомился Отец… Так утомился, прошу не нужно меня еще более тормошить, — чуть слышно дыхнул Асил и туго передернув плечами, всколыхнул в своем венце древо жизни, на коем затрепетали листочки, цветки и даже ветоньки. — Дай мне Отец отдышаться, так как пожалеть и поддержать можешь один ты. — Теми словами, мгновенно сгоняя всякое недовольство с лица старшего брата. — Заверть, — дополнил он, — и вовсе не имело смысла сжимать, аль менять ее форму, пространственный размах. Я знал… Надо уничтожать системы, а после и саму Галактику. Когда прибыл в Синее Око, сразу это понял, но все же попытался. Абы Седми осознал, что уже ничего нельзя поделать. Малецык, бесценность наша, непременно расстроится тому событию. Я пред тем как направится к тебе, сказал Небо, чтобы подготовили к переселению особо дорогие им создания. Но он ответил, что не станет толковать о том с Седми. Тем паче малецык после отбытия из Млечного Пути все время раздражен, и не с кем толком не общается, окромя Дажбы и Огня. Небо еще добавил, что у него с малецыком итак постоянно недопонимание, а уничтожение Синего Ока, может вызвать и вовсе его очередное самовольство.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});