Кали-Даруга так и не получив какого знака от Зиждителя, ласково промеж того оглядела мальчика и самого Творца, да, как всегда делала, стремительно развернувшись, исчезла в поигрывающей, зовущей ее зеркальной стене залы, оставив за собой недвижно замершую тропку бурых облаков на полу. Яробор Живко медленно вздел голову, и, уставившись в лицо Першего, оглядел не только его точно далекую грань округлого подбородка, но и поигрывающую сиянием золота темно-коричневую кожу, и черную материю сакхи по которой в разных направлениях перемещались многолучевые, серебристые, с ноготок, звездочки. Подумав, что Господь… Зиждитель… Бог Перший и есть его Отец… Не просто Отец Крушеца, но, очевидно, и самой плоти так сильно тоскующей за ним все годы бытия. На малость даже почудилось, что никогда и не было в его жизни лесиков… братьев, сестер, сродников… матери Белоснежи и кровного отца Твердолика Борзяты.
Глава девятнадцатая
Лесики слыли огнепоклонниками, посему умерших своих собратьев придавали огню. Считалось, что пламя раскрывало плоть и сжигало связи, удерживающие подле нее душу, единожды на своих долгих лепестках вознося ее в Луга Дедов. Твердолика Борзяту возложили на ритуально выложенное кострище, называемое крада, клада, колода, в виде высокого, прямоугольного, собранного из березовых и дубовых поленьев сооружения, где сама внутренность была забита валежником и соломой. Подле умершего отца родня разложила поминальную пищу, дорогие ему вещи и обереги.
Как и полагалось по верованиям предков, подожгли кострище на закате солнца, на его западении, как символ западения, ухода из жизни человека. Выложенные по окоему высокие снопики сена, скрывающие от близких тело, вспыхнули, кажется, в доли минут, выпустив из себя густовато-бурый дым. Каковой, поглотил не только тело Твердолика Борзяты, но и боль Яробора Живко.
Останки отца, уже на утро, сродники собрали в небольшой глиняный горшок и установили его в так называемый голубец. Столб, на вершине которого поместился миниатюрный домик с двухскатной крышей и небольшим оконцем, резно украшенный рунической вязью. И тем самым живописующий первообраз Мирового Древа, центра мира, символа прошлого, настоящего и грядущего, где корни олицетворяли предков, ствол нынешнее поколение, а крона потомков. Центральной руной на сем голубце, являлась руна «Крада» — . Руна, как считали лесики, Мирового огня, выступающая в роли Творца, стремящаяся к небесам, и несущая на своем пламени жертву приносимую людьми в благодарность за помощь Богам.
— Хорошая традиция, — мягко произнес Перший, ласково поглаживая мальчика по волосам и успокаивая его после молвленного рассказа про отца. — Тела людские надобно придавать огню, но не потому как, таким образом, обрываются связи плоти и души. Ведь я тебе пояснил, что обобщенно представляет, из себя человек. Это сожжение нужно делать не для мертвых, а для живых. Абы оставшиеся сродники не были привязаны к разлагающейся плоти близкого. Не думали о том процессе и его последствиях, а жили спокойно…Днесь мне только непонятно зачем создавать те самые голубцы. Насколько было бы правильнее просто насыпать на месте сожжения небольшой холмик земли. В каковой вмале впитается пепел и останки, и, чем наполнят почву новой жизнью. Таким побытом, как я знаю, первоначально и учат духи, нежить людей поступать с телами умерших. Лишь потом все иное и выглядящее вроде цепи сковывающих традиций придумывает само человечество.
Бог смолк, ибо нежданно дотоль притихшая и вроде как даже заснувшая змея, в навершие его венца, резко отворила свои изумрудные очи. Она стремительно вскинула голову с хвоста и повела ею вправо, а после влево. Еще морг и приподнявшись на своем крепком теле, змея изогнувшись свесила голову вниз, да раззявив пасть, шевельнула зелено-бурым языком, чуть слышно зашипев… мешая шорох со словами: «Прибыл…ш. ш…ш. Просит… ш…ш.»
— Почему я ее слышу? — чуть слышно вопросил Яробор Живко, ощущая особую связь меж лучицей и Богом.
— Не ты… он, — низко отозвался Перший, несомненно, подразумевая Крушеца.
— А ты…ты, Отец, когда придет время, — теперь мальчик и вовсе зашептал, подавшись вперед и привстав на ноги, обхватил дланями Бога за щеки. — Ты ведь придешь на Коло Жизни. Не поступишь с ним и со мной… с Крушецом так как с Велетом? не опоздаешь? — юноша весь напрягся так точно мощь лучицы, вже сейчас хотела переломить его тельце в позвоночнике, стоило ей услышать непереносимое для себя.
— С Велетом, — также тихо проронил старший Димург и черты его лица самую толику шевельнувшись, живописали огорчение. — С Велетом я так поступил, або на тот момент и у меня, и у Небо с Дивным были помощники. Только, мой милый малецык, Асил оставался один. Велет ему был необходим… И я это видел, потому не мог не уступить просьбе брата. Но ты… ты, моя бесценность, — старший Димург, очевидно, говорил только для Крушеца, — ты мой малецык, мой сын совсем иное. Я никогда, никому не уступлю тебя… Тебя моего Крушеца и Ярушку, даже если того потребует Родитель.
Перший замолчал, и с невыразимой теплотой посмотрел на Яробора Живко, да вроде сквозь него, прямо в лучисто-смаглое естество, и полюбовно улыбнулся. Он легонько повел головой вправо, и тем движением вернув змею на прежнее место в венце, перевел взор на зеркальную стену. И тотчас змея сделала скорый бросок вверх. Она выхватила из свода залы зеленое полотнище облако, да не менее энергично сглотнула его, будто всосав в безразмерные глубины собственного нутра. А минуту спустя через колыхание зеркальной стены в помещение вступил Бог Асил.
Высокий и не менее худой, чем его старший брат, Асил вместе с тем еще и сутулился, отчего слегка опущенными смотрелись его узкие плечи. Смуглая, ближе к темной и одновременно отливающая желтизной изнутри, кожа подсвечивалась золотым сияние. Потому она порой казалась насыщенно-желтой, а потом вспять становилась желтовато-коричневой. Уплощенное и единожды округлое лицо Бога с широкими надбровными дугами, несильно выступающими над глазами, делали его если и не красивым, то весьма мужественным. Прямой, орлиный нос, с небольшой горбинкой и нависающим кончиком, широкие выступающие скулы и покатый подбородок составляли основу лица старшего Атефа. Весьма узкий разрез глаз хоронил внутри удивительные по форме зрачки, имеющие вид вытянутого треугольника, занимающие почти две трети радужек, цвет которых был карий. Впрочем, и сами радужки были необычайными, або почасту меняли тональность. Они, то бледнели, и с тем обретали почти желтый цвет, единожды заполняя собой всю склеру, то погодя наново темнея, одновременно уменьшались до размеров зрачка, приобретая вид треугольника. На лице Асила не имелось усов и бороды, потому четко просматривались узкие губы бледно-алого, али почитай кремового цвета. Черные, прямые и жесткие волосы справа были короткими, а слева собраны в тонкую, недлинную косу каковая пролегала, скрывая ухо, до плеча Бога, переплетаясь там с бурыми тонкими волоконцами, унизанными лучисто-красными, небольшими алмазами.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});