В одной руке отец сжимал уже свернутый в петлю ремень, а другой наклонил Йона вперед, упершись ему в плечо. Вдруг внимание карателя отвлеклось. Новыми звуками, донесшимися из-за двери, были шарканье и скрипучий голос деда, который, по всей видимости, стоял теперь на верхней площадке лестницы, опираясь на перила. Дрожащий голос из коридора задал неразборчивый вопрос, на который отец ответил какой-то колкостью о немцах. Густая тошнота страха застилала Йону глаза, комком застревала в горле, и он не мог разобрать слова, только слышал реплики, которых не понимал из-за тисков отцовской руки на своем плече.
Он уже напрягся в предчувствии боли от первого удара, готовый пуститься в низкое пресмыкательство, за что презирал бы себя впоследствии. Но дед выигрывал для него время, разразившись очередной тирадой, и тех фраз, которые Йону все же удалось разобрать — «…показали свой бабский характер, вылизывая немцам сапоги» и «…чье мужество проявляется исключительно в избиении ребенка», — было достаточно, чтобы привести отца в доселе невиданное бешенство. Однако, к изумлению Йона, после произнесенного дедом заключительного обвинения наказания так и не последовало; отец грубо оттолкнул его в сторону, резко повернулся и зашагал вниз по лестнице.
Дверь осталась открытой настежь, но мальчик отступил в пыльные тени, которые заскользили по его освобожденному от тисков плечу. Йона мучили сомнения. Чтобы выйти из комнаты, нужно было получить разрешение. Он чувствовал стоящие в глазах слезы, слышал собственное учащенное, срывающееся дыхание и удаляющиеся по коридору шаги деда.
Эхо отцовских шагов на лестнице и звуки дедушкиного шарканья по направлению к его комнате в задней части дома в конце концов сменились тишиной. Йон застыл на месте, в страхе ожидая, что отец вернется еще более злой и покарает его вдвойне.
Так мальчик и стоял, слушая привычные домашние звуки звякавших друг о друга китайских тарелок, голоса сестры и матери, в мирной гармонии доносившиеся до него то из одной комнаты внизу, то из другой, а небо за окном тем временем потемнело, и каморка, в которой не было ни одной лампы, погрузилась в сумерки. Пришло время ужина, и только когда отец своим обычным командным тоном крикнул ему наверх, чтобы он немедленно спустился, Йон с нарастающим облегчением понял, что инцидент исчерпан и, без сомнения, никто к нему возвращаться не будет.
Йон знает картины вплоть до мельчайших деталей. Даже в необычайно тусклом свете он различает серебристые стены, темные очертания мебели, оставленные полуоткрытыми двери, бледную кожу шеи над воротом черного платья. Все это завещано ему дедом за поданную надежду — будто, вымазав палец пылью, Йон совершил в тот день акт настоящей диверсии. «Человек с дипломатическим иммунитетом мог бы сделать гораздо больше».
— Нет, думаю, он здесь, — произносит Маргарет, поднимаясь по лестнице и направляясь к его кабинету.
Йон разворачивается вполоборота на звук ее голоса. Либо этой женщине ничего не известно о его чувствах к ней, во что сложно поверить, либо она непростительно жестока. Сейчас им с Маргарет предстоит остаться наедине второй раз за день, пока Логан с Софией прямо под ними делают коктейли для вечеринки, которую эта троица спонтанно организовала по какому-то случайному поводу, полагая, что он все еще на работе.
Как обычно, естественность Маргарет торжествует: свободные одежды в противовес строгому стилю Софии, упругое тело, округлые бедра, полная грудь. Интересно, его дед думал о женщине на картинах, жене Рииса, в таком же ключе?
— …Сидите здесь взаперти со своими картинами, которые только угнетают вас, — говорит Маргарет и дотрагивается до его руки — легкое требовательное прикосновение четырех тонких пальцев, некрашеные ногти которых имеют здоровый розовый цвет и увенчаны белыми полумесяцами.
Тепло ее натиска поднимается по его безжизненной руке.
— Ну же! Хватит работать, спускайтесь и послушайте о том, как Фрейя побывала в цирке. Вы ведь не работать сюда пришли, Йон, а предаться размышлениям. Если бы вам действительно хотелось поработать, вы бы включили свет.
Повинуясь, как прилив — луне, Йон беспрекословно поднимается, решительно отодвигает кресло, которое протестующе громко скрипит, и задается вопросом, выглядит ли он старым или хотя бы старомодным. У него в груди ощущение тяжести; он выше, чем Маргарет, и ему не удается разглядеть ее затененное лицо, чтобы понять, испытывает она к нему презрение за слабость, остается равнодушной к его мучениям или тоже изо всех сил старается прервать этот ток между ними, что идет в обоих направлениях. Лелея крохотную надежду на последний вариант, Йон преисполняется дедовского достоинства и собирается с остатками сил, которые вкладывает в свои осанку и голос.
— Ну что ж, давайте послушаем о цирке, — говорит он.
На правах хозяина дома Йон провожает Маргарет в коридор, затем к верхней площадке лестницы и вниз. Его рука в пугающей близости застыла над ее гибким станом. (Она чувствует хоть что-нибудь?) Логан и София, стоящие внизу с коктейльными бокалами в руках, поднимают головы и наблюдают, как он следует за Маргарет, которая своей легкой покачивающейся походкой словно глумится над его тяжеловесностью. Йон по-прежнему не видит ее лица, но в любом случае к этому моменту она уже должна была принять выражение, соответствующее веселому духу их компании.
Внизу, в центре комнаты, готова к выступлению малышка Фрейя. В прошлый раз они слушали, как она пятерками считает до ста. Это потребовало от нее чудовищных усилий памяти, сопровождаемых рядом выразительных взглядов в сторону Логана, в которых Йон усмотрел оттенок опасения. Но сейчас им предстояло получить цирковой отчет. Фрейя усаживается на стопку диванных подушек и перечисляет, что ей понравилось: прохладительные напитки и шоколадки, которые они купили до начала представления и взяли с собой на свои места в третьем ряду; блестящие костюмы, акробаты, верблюды, воздушные гимнасты, жонглеры, но больше всех — «тетенька, распиленная на три части».
— Это труппы из Москвы и Будапешта, объезжающие страны советского блока, — встревает Логан, попутно набирая пригоршню соленых орешков.
Тем временем сидящая рядом с Фрейей София внимательно смотрит на девочку и задает наводящий вопрос:
— А что меньше всего понравилось?
— Мыльный клоун, — не задумываясь, отвечает Фрейя. — Там был такой клоун, который пускал вокруг всего себя мыльные пузыри, — объясняет она Алстедам. — Он выливал воду из ведра и скользил, дурачился со своей шваброй, и падал, и все время ударялся головой, и выглядел грустным. Но они все возвращали и возвращали его назад после каждого номера!