— Сядьте. Сейчас же.
Она умудряется излучать раскаленный добела гнев, еле шевеля губами, и все время роется в сумочке, словно ищет сигарету или помаду. Йон вяло опускается на скамейку, понурив голову, становясь меньше и неприметнее, потому что этого хочет Маргарет.
— Вы даже не представляете, что наделали. Я же просила вас держаться подальше!
Он переводит взгляд на выпуклый и сморщенный полиэтиленовый пакет, который их разделяет. От нее не ускользает движение его глаз.
— Да пожалуйста! — шепчет она. — Можете заглянуть!
Одной рукой Йон отодвигает край пакета и всматривается в содержимое: аспирин Байера, упаковка презервативов, большой контейнер сухого молока, антацидный препарат, три пачки шпилек, бутылочка со средством от бородавок и две религиозные брошюры. Предметы, никого бы не удивившие в других частях мира, но контрабанда в Социалистической Республике Румыния. Ему нужно задать вопрос.
— Это… это Логан послал вас сюда?
Когда Маргарет поднимает на него взгляд, ее прекрасные глаза широко открыты.
— Он ничего не знает. Не вздумайте ему сказать!
— Да, конечно. Ни в коем случае, — успокаивает ее Йон, чувствуя себя удостоенным великой чести узнать о Маргарет нечто такое, о чем не осведомлен даже Логан. — Но это опасно, — медленно продолжает он. — Вы не обладаете дипломатической неприкосновенностью. Если вас поймают, могут быть серьезные неприятности.
— Не такие серьезные, как у них! — парирует она, и ее тихий голос почти срывается.
Конечно, Йон знает, что она права. Написанная на лице румына паника была сильнее любого страха, который мог испытать иностранец, сидящий на скамейке в этом городском парке.
— Мне жаль, что я подверг риску вашего друга, — говорит он.
При слове «друг» Маргарет решительно трясет головой и издает небольшой сдавленный всхлип, опровергая тем самым его понимание произошедшего. Йону очень хочется ее обнять. Вместо этого он с глубокой обеспокоенностью продолжает:
— Но вы не должны заниматься подобными вещами. У вас есть все причины избегать… этого вида деятельности. Для вашей же безопасности. Я прошу вас.
Она поднимается, застегивает куртку и вешает сумочку через плечо. Голосом, который так тих, что почти сливается с шумовым фоном парка, Маргарет произносит:
— Человек с дипломатическим иммунитетом мог бы сделать гораздо больше.
После ее ухода Йон остается сидеть на скамейке. Он понятия не имеет, как долго водитель уже ждет его снаружи парка. Ему кажется неразумным оставлять здесь пакет Маргарет, который по-прежнему лежит рядом. Если его обнаружат и сообщат властям, это может вызвать вопросы и подозрения. Йон не придумывает ничего лучше, чем сунуть пакет со всем его жалким содержимым недоуменному водителю и, забираясь на заднее сиденье, пробормотать, что кому-нибудь в семье мужчины, как он надеется, пригодятся эти импортные товары.
И вот на заднем сиденье машины, везущей его назад в посольство, Йон закрывает глаза и возвращается мыслями в Копенгаген. Ему девять лет, и он ежится в ожидании порки от отца. Но на поступок, за который его теперь наказывают, Йона подбил дедушка. Мальчик застал деда, когда тот сидел у окна, развернувшись лицом к свету и склонившись над зажатой между пальцами монетой. Подойдя ближе, Йон увидел, как дед быстрыми повторяющимися движениями царапает что-то на ее алюминиевой поверхности, напоминая густобровую белку с орехом в лапах. Подняв глаза, поначалу прищуренные, старик показал ему блестящую «V», которую выцарапывал на мягком металле. Он объяснил, что это способ плюнуть в лицо немцам, продемонстрировать им, что именно датский народ думает об оккупации.
В те годы у его деда была привычка — на которую они спустя некоторое время почти перестали обращать внимание — извергать потоки брани в адрес поколения, которое показательно не проявило свой датский дух девятого апреля тысяча девятьсот сорокового года. «…Когда ни один корабль или батарея береговой обороны не открыли огонь»; «…называют себя офицерами Королевского флота, а сами с утра пораньше капитулируют»; «…командование давало присягу защищать, но ни единого выстрела, даже с войсковых транспортов непосредственно в зоне… акт бездействия, заслуживающий только позора… позора» — таким манером дедушка выговаривал отцу Йона, пока остальные члены семьи, потупив взор, занимались своими делами. В ответ отец лишь время от времени бросал деду резкие реплики, а вот позже изливал свой сдержанный гнев на близких под разными предлогами.
Это была собственная блестящая идея Йона — нарисовать «V», символ, который показал ему дедушка, на одном из тех танков на обочине, мимо которых они с друзьями каждый день проходили по дороге в школу. Все, что ему нужно было сделать, — подойти к махине и пальцем провести на ее пыльной поверхности две линии, вниз и вверх. Бывшие очевидцами школьные товарищи Йона одобрили «диверсию», как они назвали его поступок, и оставшуюся часть дня мальчик расхаживал с важным видом. Он также позаботился о том, чтобы дедушка узнал о случившемся. Но когда Йон похвалился своим актом патриотизма перед старшей сестрой, та с недоверчивым видом продолжила аккуратно складывать ножи и вилки в ящик. Лишь закончив с домашней работой, она отправилась на дорогу, чтобы воочию убедиться в правдивости слов брата, после чего, как послушная девочка, доложила обо всем родителям.
Широкий серый танк, вблизи напомнивший Йону слоновий бок, был теперь помечен большим символом «V», смысла которого он все еще до конца не понимал. Однако ему льстило быть вовлеченным в дедушкину тайну, а также возбуждение в голосе старших товарищей, с которым те поощряли его довести дело до конца.
Йон тщетно пытался вытереть кончик пальца, до сих пор измазанный маслянистой грязью, о ладонь другой руки. Снизу доносился звук отцовского голоса, и в панической попытке переложить вину за содеянное на других мальчиков, которые были с ним сегодня, «диверсант» лихорадочно обдумывал протестные заявления, что в данном случае могло привести лишь к еще более жестокой расправе. Затем последовали нарочитый выход отца на сцену и долгая театральная пауза, призванная вызвать у отпрыска предчувствие боли. В комнате, куда их с сестрой обычно отправляли, когда наказывали, отец навис над ним. Это была тесная гостевая комната без мебели, где хранились вещи, которыми семья не пользовалась: верхняя одежда, спортивное оборудование, праздничные украшения. Ее не содержали в той же идеальной чистоте, что остальную часть дома. Здесь обычно происходило назначенное наказание, которое могло варьироваться от нескольких часов одиночного заточения до порки, оставлявшей на спине и бедрах крестообразные горящие рубцы. Раны и болезненные синяки на исполосованной коже сменяли множество цветов, прежде чем блекли до желтушно-желтого.