Читать интересную книгу Риф Скорпион (Сборник) - Артур Омре

И все же его затея висела на волоске. Министру обороны Солсбери могли предложить любую другую из тысяч личных машин в Трондхейме, и тогда все приготовления оказались бы тщетными.

Профессионал не стал бы рисковать, что его жертва сядет не в ту машину.

Газеты сообщали, что уже четыре террористические организации взяли на себя ответственность за акцию в Трондхейме. Одна дотоле неизвестная латиноамериканская группа называла в качестве мотива вмешательство США в дела Никарагуа. Шиитская секта на Ближнем Востоке утверждала, что убийство Солсбери — продолжение бомбовой войны против американских солдат в Ливане. В Мюнхене появилось письмо одного из подразделений «Роте Арме Фраксьон», где РАФ, хотя не говорила прямо о своей причастности, предрекала эскалацию «вооруженной борьбы против натовского империализма». Четвертая организация, французская, именовавшая себя «Комитет справедливости свободолюбивых гуманистов за истребление военных паразитов», выступила в печати с перечислением злодеяний, совершенных Солсбери во время вьетнамской войны.

Джон Г. Солсбери родился в том самом году, когда всю западную экономику потряс тяжелейший кризис, что, впрочем, не слишком сильно отразилось на годах детства и юности наследника миллионного состояния. Двадцати семи лет от роду он возглавил текстильную империю, основы которой семейство заложило еще во времена рабства. Но до того он успел сделать стремительную военную карьеру в американских войсках в Корее. Начало политической карьере положил, став губернатором родного штата Алабама, а после президентских выборов 1968 года стал одним из военных советников Ричарда Никсона. После того как Уотергейтский скандал заставил Никсона уйти, Солсбери преспокойно вернулся в директорское кресло текстильного концерна. Американские средства массовой информации успели почти позабыть о нем, когда после многих лет отсутствия он вновь возник на политической арене, заняв важный пост министра обороны. И вот теперь он мертв. Убит латиноамериканским революционером, шиитским фанатиком, немецким террористом из интеллектуалов или французским гуманистом, борющимся за мир. Или еще кем-то.

Может быть, тот же человек убил стройную светловолосую сероглазую норвежскую девушку с дамским велосипедом и певучим северным диалектом. Если так — это его величайший грех.

Полиция предупредила меня, чтобы я не вздумал идти по следам Бенте. Тем не менее именно этим я занялся. Зная, что в последние дни своей жизни где-то она вышла на отпечаток, оставленный человеком с гораздо большим размером обуви, чем ее собственный. Возможно, я считал, что у меня больше шансов, чем у полиции, найти этот отпечаток. Возможно, меня угнетало чувство вины, поскольку я ведь мог спасти жизнь Бенте. Возможно, я увлекся игрой, как увлекаюсь хорошей шахматной задачей.

Не знаю. И тогда не знал.

Единственное, в чем я был уверен: в хаотической путанице разных нитей я не видел пока ни одной, ухватившись за которую мог быть уверен, что не запутаюсь еще больше.

В четверть пятого явились двое, которых я ждал. Одновременно я обратил внимание на человека, сидевшего за пятым столиком от меня, у окна. Это был журналист из «Чикаго трибюн». Все такой же похожий на киноартиста. На этот раз он сидел один, с газетой и чашкой кофе.

Я подумал: если теперь встать и направиться к выходу, он сложит газету и покинет кафе, не допив свой кофе?

Девушки заметили меня. Я ответил на их взгляды подкупающей улыбкой, отработанной за четыре года службы в гостинице. Этот прием подействовал. Они повесили свои куртки на свободные стулья у моего столика и пошли за кока-колой.

Американский журналист проводил их взглядом.

Или просто случайно повел глазами в ту сторону?

Девушек звали Туве и Мириам. Обе приехали в город из области, работали неполный день, учились в вечерней школе и состояли в том же шахматном клубе, что и я. Если не считать редкое для девушек активное занятие шахматами, ничто больше не отличало Туве и Мириам от стандарта их двадцатилетних сверстниц. Правда, вы тщетно стали бы выискивать у них черты, позволяющие уверенно причислить их к этому стандарту.

Мне не пришлось особенно стараться, чтобы перевести разговор на недавнее чудовищное убийство. Все вышло само собой. Обе были в четверг на вечеринке, которая оказалась последней в жизни Бенте. И сильно переживали случившееся.

В тот вечер отмечался двадцать четвертый день рождения их подруги, живущей в восточной части города. Бенте явилась в начале десятого. Весь вечер сидела, замкнувшись в себе и почти не разговаривая. Незадолго до полуночи ушла домой вместе с девушкой, которой было с ней по пути.

Итак, она пришла к подруге в десятом часу. С семи до без четверти восемь сидела в кафе Эриксена вместе с Педером. Оттуда до места, где жила подруга, идти около четверти часа. Чем занималась Бенте с восьми до девяти часов? Кроме того что позвонила мне? Почему на целый час опоздала на вечеринку?

А до четверти пятого мы сидели с ней в ресторане «Багатель». Что она делала потом до семи часов?

— Вы хорошо ее знали? — спросил я.

Они ответили, как и следовало ожидать, что знали настолько хорошо, насколько можно за год узнать одноклассницу. Стало быть, не очень…

Приехала в город прошлой осенью. Откуда именно — неизвестно. Про ее увлечения они мало что могли оказать. Были ли у нее друзья вне школы — не знали. Точно знали, что у нее не было возлюбленного. Она живо интересовалась другими людьми, но свою душу не очень-то открывала.

— Она состояла в «Эмнести интернешнл»?

Этого они не знали. Зато слышали, что она очень интересовалась событиями в Южной Африке. Возможно, это было как-то связано с «Эмнести», но точно сказать нельзя.

Мы обсудили случившееся. Спокойно, никак не касаясь моей возможной роли в том, что произошло. Обе девушки читали газеты, это было заметно, но ничто не позволяло сделать вывод, что им страшно сидеть за одним столиком с жестоким убийцей. Это умерило мои тенденции к паранойе.

На какое-то время я вовсе расслабился.

Мы говорили о покушении на мосту Эльгсетер, о взрыве, который занес Трондхейм в сферы международной политики. Несколько секунд волны всемирной истории бушевали в столь мирном прежде городке на окраине Европы и схлынули, оставив три трупа и нескольких раненых. Однако Туве и Мириам более чудовищным представлялось то, что какой-то мужчина влез через окно в комнату молодой девушки и убил ее. Они не видели ничего абсурдного в том, что это происшествие трогает их больше, чем взрыв на мосту. Я тоже.

Три дня мне казалось, что мир пребывает в неведении о жестоком убийстве ни в чем не повинной девушки, казалось, что жизнь идет обычной колеей, безразличная к тому, что порхающую бабочку пронзили острые когти хищника. Теперь я видел два живых свидетельства того, что дело обстоит не так уж скверно.

Они вспоминали Бенте с грустью в голосе. Было сказано не так уж много. Мелькали какие-то разрозненные человеческие черточки. Кусочки грубо оборванной жизни. И я поймал себя на том, что теперь Бенте интересует меня больше, чем в те немногие дни, когда я видел ее живой.

Туве и Мириам ушли, оставив меня в глубоком раздумье над возросшим числом запутанных нитей. Я собрал газеты и направился к выходу. Сидевший за пятым столиком от меня корреспондент «Чикаго трибюн» допил кофе, сложил свою газету и встал. Но, катя на велосипеде в сторону своего косогора, я его больше не увидел. Не заметил также ни коричневых «тоёт», ни белых «опелей».

Около восьми вечера наконец-то отозвался телефон «Эмнести». Трубку взяла женщина. Подтвердила, что она представляет эту организацию в Трондхейме. Я объяснил, что меня интересует, стараясь не очень блефовать. Поколебавшись, она решила, что мое желание связаться с группой, в которую входила Бенте, продиктовано честными намерениями, и назвала фамилии трех человек.

Одного из них я знал. Ханс Рейтан.

Это он когда-то познакомил меня с Марго Стрём.

Трондхейм — маленький город.

16

Журналист из «Чикаго Трибюн» взял ключ от 201го номера. Взгляд карих глаз из-под косматых бровей не давал повода думать, что он и его товарищи по завтраку в «Ройял гарден» особо интересовались мной последние несколько дней. Он смотрел на меня как на неодушевленный предмет, как на автомат с банками кока-колы.

Может быть, меня впрямь одолевала паранойя?

У игрального автомата «Космические интервенты» в углу, как и все предыдущие вечера, стоял корреспондент «Дагбладет». Сегодня машина особенно жадно глотала монеты. Может быть, потому, что чудовища из космоса занимали газетчика меньше, чем беседа двух постояльцев, сидевших на диване. По лицу его было видно, что он улавливает лишь отдельные слова.