— Моя богиня… Вы прекрасны, — меня поработило чувство посильнее голода, я сполз со стула на колени, не замечая на ковре кровавого пятна, растекающегося от хрустальных осколков.
— Примите меня как раба, как вашего безмолвного служителя, — я молитвенно сложил трясущиеся руки.
— Рабов не принимаю, тем паче безмолвных, — теплые пальцы Марфы скользнули по моей щеке от подбородка до виска. — Лучше расскажите, Тихон, что вы за божество? Зевс? Аполлон? — вампирша притязательно улыбнулась. — Поведайте, чем хороши, чем святы?
— Нисколечко не свят, а токмо грешен паче всех на свете.
— Да бросьте. Вы ж не монастырский схимник, чтобы святость отрицать свою. Вам не к лицу такие рассужденья. Будь вы отчаянным злодеем, я бы вас убила за углом. А так терплю покамест.
— Жаль, что терпите. Хотелось бы, чтоб вы меня любили.
— Не много ль просите?
— Я не прошу, молю. Взываю к вам, как к небожительнице.
— Привычны мне моленья воздыхателей. Сам грозный царь Иванко на меня молился как на аналойную икону, и бешеную голову свою разбил до синих шишек. А я его отвергла. Почему бы не прогнать мне вас?
Резким движением руки Марфа стерла капли крови с моих губ.
— Хотя бы потому, что менее жесток, чем названный поклонник. Во мне еще совесть теплится, — выправив мышцы, я встал без колебания.
Жажда крови снова напомнила о себе, и я убрал язык подальше от клыков.
— Я вижу. Так пойдем и испытаем вашу добродетель. Императорская чета, должно быть, уже прибыла на бал. Ах, тяжело мне говорить на вашем языке! Как хочется сказать по — старому, царь-батюшка пожаловал с государыней на пир. Но креплюсь, и говорю, как положено.
Марфа пропустила меня вперед на лестнице, а в вестибюле пошла рядом.
— Вам трудно строить речь из современных слов? — я проникся сочувствием.
— Трудней, чем вам меня не укусить, — Марфа привела донельзя точное сравнение. — Но я стараюсь в угожденье мужу.
— А кто ваш муж? — рискнул спросить я, и не успел произнести второй части вопроса: «Он человек?»
При входе в танцевальный зал к Марфе подбежала маленькая девочка с завитыми светло-русыми волосами, одетая в белое пышное платье с розовой канвой. Запах ее был человеческим, на щеках играл сочный румянец, но синие глаза отливали неестественно ярким блеском даже в сиянии сотен свечей.
— Мамочка, я нашла тебя! — радостно воскликнула девчушка, прижимаясь к широкому подолу маминого платья.
— Васеночка, солнышко мое ясное, — ласково пропела вампирша, присев, чтобы обнять дочь. — Ступай к Дарье Прокофьевне. Увидимся с тобою завтра, а сегодня она тебя уложить спать и расскажет добрую сказку на ночь.
Аккуратно уложившая волосы в высокий «тюрбан» женщина-волчица присматривала за ребенком издали, не примыкая к собравшейся рядом с ней кучки весело болтающих гостей.
— Кто этот дядя, что пришел с тобой? — Василиса взволнованно оглянулась на меня, как будто внутреннее чутье предупредило ее о приближении чужого вампира.
— Князь Подкорытин — Тарановский, детка, — ответила Марфа.
— Он из твоей… родни?
— Да, светлячок, но ты его не бойся.
— А я и не боюсь.
Холодный, не по-детски хваткий взгляд Василисы остановил мое приближение к ней.
«Из нее выйдет хорошая ищейка», — с некоторой брезгливостью подумал я.
Император Николай Первый и его супруга Александра Федоровна явились на бал с опозданием. Высокие, вытянутые в наездничьей осанке, они прошествовали к возвышению посреди зала, переходящему в мраморную лестницу, и заняли похожие на троны кресла с красной обивкой. Я скрывался от них в относительном тенечке на другой стороне зала. Мои глаза болезненней, чем привыкшие к яркому освещению глаза Марфы воспринимали вездесущий свет.
Недвижимый и сдерживающий дыхание из-за обилия запахов, а слух — из-за стучащих рядом сердец и заманчиво пульсирующих вен, я наблюдал за тем, как душегубец Николай открыл бал, по традиции пригласив на танец хозяйку дома. Станцевал он с Марфой полонез официально до неприличия. Каждое их движение было выверенным, как марш солдат на плацу.
Враг был на расстоянии привычного лесного броска на жертву. И хоть я не успел бы им перекусить, успел свернуть бы ему шею — отомстить за декабристов. Но вот нужна ли мне была та месть?
Я глубоко задумался.
«Кто я теперь? Да вроде бы, никто. Меня как будто и не существует. Мне ли вершить историю. Моя история оборвалась внезапно. Насколько для меня важна теперь политика? Что она дает? В лесах не все равно ли, кто сидит в столице на престоле? Кого он казнит и милует. Могу ли утверждать уверенно, что новый постоялец царского двора не будет хуже прежнего? То, разумеется, виднее приближенным людям. Оттуда выйдут новые вершители судьбы России. Из общества мыслителей, а не из леса. И мой удел теперь сражаться не за власть, а за добычу к ужину».
Я старался растопить сгустившееся в душе равнодушие к будущему страны. Не получалось. Оно укоренялось глубже с каждым вдохом.
Тут, пританцовывая, подбежала Марфа. Взяв за руку, подвела меня к царской чете.
Она держала меня неразрывной хваткой, показывая силу и власть. Представив меня вымышленным именем, утянула в низкий поклон. Я выдержал, смирился, произнес церемониальное приветствие, пожелав Николаю и его семейству благоденствия и процветания. Я словно пребывал в тяжелом сне. Зов голода, смятение и стыд, боль утраты просвещенных друзей — все эти чувства, одно другого хуже, смешались воедино, опутали, как скользкая рыбачья сеть.
Прикасаясь губами к умасленной душистым кремом руке императрицы Александры Федоровны, я боялся нечаянно разомкнуть зубы. На эти считанные секунды Марфа потеряла надо мной власть, мои клыки находились в опасной близости от кисти руки царицы, которую я мигом бы откусил, если бы не намерение отстраниться от вмешательства в историю государства.
Почтительно отступая, я увидел, что Николай смотрит на меня с великой тревогой. Бесследно сгинул его обычный суровый, пробирающих до мурашек взгляд, которым он любил стращать нерадивых подданных. Над выпятившимися глазами не осталось полосок век. Смертельно испуганный государь понимал, кто я, и если не узнавал меня постройневшего, то подобно девочке — полукровке нутром чуял опасность. «Мятежник» — должно быть, прочел он в выражении моего лица, которое не могло быть ни спокойным, ни приятным.
Я приготовился услышать приказ о своем аресте и, следовательно, вновь уносить ноги от Дарьи Прокофьевны, а, возможно, еще и от Марфы.
— Как сам себе я доверяю выбору очаровательной хозяйки дома Марфы Макаровны, И потому рад видеть вас ее гостем, князь. — Николай подтянул свой темно — синий, почти черный, измайловский мундир, поправил голубую ленту через плечо, чуть слышно крякнул и вздохнул. Одобрительная улыбка богини тайной канцелярии ненадолго прогнала его смятение. Но говорил он совершенно ватным голосом, словно призраки казненных и погибших на каторге декабристов встали за его спиной и взялись за его плечи ледяными руками.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});