— Весьма интересная, — волчица заложила уши. — Вспомяните его участие в тайном обществе Арсения Подметкина!
— Не берите в голову. По молодости, по глупости он примкнул к заговорщикам. Смутьянские идеи притягательны для неокрепших умов. Полагаю, из него вышла дурость с потерей человеческой жизни, семьи, имения. Он пока на верном пути. И мы с ним в расчете. Но если он возьмется за людей, я разыщу и убью его. Надеюсь, Тихон меня услышал. Ему сейчас тяжело. Он не захочет по доброй воле оставить поместье, но ему придется это сделать. Если он достаточно умен, то уйдет из Лабелина до утра.
Константин отцепил от кожаного ошейника Дарьи Прокофьевны серебряную цепь, понукнул кобылу, и они помчались в город.
Как выяснилось, я был тогда недостаточно умен. Не внял предупреждению охотника, не ушел из Лабелина. Обнаглев от безнаказанности, я мстил вероломным крестьянам и новоявленным господам. Убивал лучший скот и птицу, воровал из домов приглянувшиеся вещи. Не щадил и коров — кормилиц, и рабочих лошадей, и яйценоских породистых кур.
Война миров достигла апогея. Люди вырубили осиновую рощу у заградительной канавы, настрогали из нее кольев и наварили смолы. Они ставили на меня капканы и ловушки, посменно ночевали в хлевах. Особенно позабавили Овражкины. Теперь братья олицетворяли собой образцы трезвости. Вооружившись кольями, они спали в обнимку со свиньями, выменянными на мясо быка.
Возглавил неприятельскую армию кузнец Гаврила. От ревности у неграмотного мужика проснулся ораторский талант. На собраниях в доме деревенского старосты он убеждал крестьян «воздать по заслугам негодному упырю Тихону», и люди безмолвно слушали его, разинув рты от удивления и восхищения.
Я не писал язвительных стихов на стенах посещенных домов. Для удовлетворения мести мне хватало еженощного сытного ужина. Иногда я показывался на глаза врагам, угоняя в лес перепуганный скот, а иногда трапезничал под дружный мужицкий храп. Чуткий слух помогал мне определить, кто из врагов спит, а кто притворяется спящим.
Мои охотничьи угодья поглотили впридачу к Лабелину имения Тузиных и Полуниных.
Атмосфера всеобщей ненависти перестала меня смущать. Благодаря обильному питанию я великолепно себя чувствовал даже в лютые морозы. Рядом с метками я нацарапывал страшные стихи и добавлял к ним подпись: «Хозяин сих земель Богатырь Никифор». Если пришлые вампиры умели читать, они вздрагивали от ужаса, когда их воображение рисовало того богатыря, и спешили убраться из моих владений.
С первой мартовской оттепелью в мою наладившуюся жизнь врезалось знаменательное событие. По Лабелину прокатилось известие, что кузнечиха Дуняша родила сына, и младенец удивительно похож на прежнего молодого барина.
Желание увидеть новорожденного сына выгнало меня из логова в серый мокрый день. Прикрываясь мешковатой накидкой от моросящего дождя, я пришел к избе кузнеца Гаврилы и влез на завалинку под окнами двух комнат.
В первой комнате на лавке сидели молодые женщины в шерстяных платьях и войлочных сапожках. Маруся, двоюродная сестра Дуняши, вышивала полотенце. Сама Дуняша сидела, согнувшись. Она закрывала ободранными руками синее от побоев лицо.
— Ой, горюшко на меня навалилось! — причитала Дуняша. — Ох, бедное дитятко мое!
— О чем же ты думала, родная, когда завлекала барина на сеновал? — холодно укорила Маруся.
— Знамо о чем, Марусечка. Все я загадывала, дескать, рожу барину ребеночка, и он нас в хоромы заберет. Стану я барыней жить. В шелках, заморских ситцах щеголять, чаи гонять с ватрушками, да в потолок от нечего делать поплевывать. Барин — то добрый был. Да не ахти смекалистый. Простота! Жила бы я с ним не тужила. Не дотянулись бы до меня Гаврилины кулаки, — Дуняша открыла засаженное синяками лицо. — Ой, не сбылся загад мой, Марусечка. Барин обернулся зверем. А мужик как зверем был, так и остался. Лупит меня как сидорову козу. А тут еще будто нарочно дите уродилось в барина. И вовсе со свету меня сживает бездушный кузнец. Приказал окрестить дитенка Тихоном. Пускай, молвит, все узнают про твой позор.
«Так тебе и надо», — обозлился я. — «Я верил в нашу истинную любовь, в пламенность чувств. А ты гналась за выгодой. Вот и получай оплеухи от кузнеца. Сынишку жалко. За грехи родителей пострадает невинное дитя».
Я пробрался в дом. В самой теплой комнате на потолочной балке висела люлька с младенцем. Я взял спеленатого ребенка на руки, придерживая головку, покрытую мягким темно — каштановым пушком.
Сынишка проснулся, зачмокал губами и разлепил влажные веки. Его по-младенчески мутные глаза были светло — серыми. Родись он вампиренышем, у него были бы серебристые глаза и острые маленькие зубки, пришло мне на ум.
Мой сын родился человеком. Мы обитали в разных мирах. Я не хотел оставлять малыша на попечение Гаврилы, но понимал, что для него будет лучше расти в доме жестокого отчима, чем скитаться с заботливым отцом по лесу.
Я любовался младенцем, и моя душа таяла быстрее сугробов на дворе. Я так размяк, что появление в дверях кузнеца застигло меня врасплох.
Гаврила взмахнул принесенным из кузницы молотом. С диким ревом он понесся на меня. Его светлые волосы и соломистая борода стояли торчком, красное от гнева лицо было похоже на вымазанную свеклой рожу садового чучела. От размаха богатырских рук козлиный тулуп треснул в подмышках.
От давнего страха я забыл про вампирскую силу. Колени дрогнули и онемели. Кое-как собравшись с духом, я сунул в люльку малыша и выбил собой окно. Гаврила, не бросая молота, выскочил на улицу. Он ревел медведем, преследуя меня по мокрому снегу и лужам, но не догнал.
Мне едва не стоила жизни щепетильная разборчивость в еде. Попробовав кровь тонкорунной овцы со двора отца Афанасия, я взял за правило ужинать в его хлеву. Предков замечательных овец ему подарил настоятель монастыря. Во всей губернии не найти было таких нежных на вкус. К тому же, двор одинокого пожилого батюшки я считал наиболее безопасным местом для охоты.
Скоро мое мнение изменилось. Провалив соломенную крышу хлева, я улетел в глубокую ловчую яму. Ее дно было утыкано кольями и залито отваром осиновой смолы, а укрепленные досками стены обмазаны дегтем. Я удачно приземлился на четвереньки и не напоролся на колья, но выбраться из ловушки не смог.
Утром отец Афанасий обнаружил в яме скорчившегося вампира, ослабленного смоляными испарениями. Старик удрученно заохал.
Я разогнулся и повернул голову, сощуривая глаза. Священнику необязательно было звать на помощь деревенских мужиков, чтобы меня добить. Достаточно было снять с крыши солому и оставить меня на свету.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});