— Я ТВОЙ НОВЫЙ БОГ. А КИВИР ЧАСТЬ ТЕБЯ.
Из черной дыры на Седьмого взглянул гигантский глаз. Этот взгляд придавил его. Зрачок размерами в триллионы триллионов километров следил за тем, что творилось в космосе.
— ТЫ ГОТОВ ВЕРНУТЬСЯ ОБРАТНО?
Да, решил Седьмой. Он готов. И согласен молиться хоть левой руке, лишь бы вновь оказаться у себя дома.
Некая сила потянула его назад. Гигантский глаз начал уменьшаться, вновь закрутились в вихре звезды, пояса астероидов, пылевые и газовые скопления. Пришло понимание, что за возвращение придется платить. Вот только чем?
Седьмой решил, что пока не стоит думать об этом.
Звезды погасли, вокруг вновь была лишь тьма. Седьмой хотел услышать, как сердце вновь стучит в груди, хотел почувствовать, как тепло возвращается в тело, но ничего не происходило.
***— Просыпайся, — шептал голос.
Превозмогая боль в теле, Седьмой попробовал открыть глаза, но на веки словно прицепили пудовые гири. Через мгновение пришло понимание, что монстры Кивира ослепили его.
— Просыпайся. — Шепот был и настойчивым, и мягким. Так бабушка будит любимого внука по утрам. — Седьмой, просыпайся.
Что-то шелестело рядом с Седьмым, но вот что конкретно — непонятно. Может, листья на ветру. Однако этот звук успокаивал, помогал проснуться. Казалось, он обволакивал тело, даря умиротворение. Хотелось даже вздохнуть полной грудью.
— Открой глаза, человек.
Седьмой не понял, как он сможет это сделать. Но он вновь попытался поднять веки, и ему это удалось. Глаза ослепило от ярких лучей. Силой воли Седьмой не дал им закрыться, чтобы привыкнуть к свету. Прошло немного времени, и он удивился тому, что луна светила так колко, так броско.
Вокруг была настолько чернильная тьма, что даже месяц не мог прогнать её. Сколько не вглядывайся, но ничего не разглядишь. Из тьмы то и дело доносились разнообразные звуки: уханье, оханье, шелест, плач.
Оглядев себя, Седьмой обомлел. Кисти рук были прибиты к деревяшке. Из ран, пузырясь, капала кровь. Ладони почернели, пальцы скрутило в узел, они напоминали мясистых червей. Шляпки гвоздей блестели при свете луны. Лодыжки тоже оказались прибитыми к колу, что торчал из сухой безжизненной земли, но кровь из них не шла, хотя кожа приобрела синюшных оттенок.
Седьмой всхлипнул. Его прибили к кресту! Он хотел было закричать, но из горла не вырвалось ни звука — слабость еще не прошла.
— Смотрите! Он очнулся! — донесся из тьмы шепот. — Человек проснулся!
Сотни тоненьких голосков принялись повторять радостную новость и гоготать:
— Очнулся! Очнулся! Человек очнулся!
Невероятно, но тьма чуть отступила, и Седьмой разглядел перед собой яму в несколько метров в диаметре. Голоса доносились оттуда. В трёх шагах от нее валялась лопата. Древко измазали в какой-то серо-бурой слизи, но вот сталь блестела от чистоты. Разглядеть, что творилось в яме не получалось. Слишком глубокая она оказалась.
Шелест усилился, и из ямы показалась детская головка. Глаза младенца блестели, а губы были сложены в улыбке. Кожа лоскутами висела на сморщенных щеках, из лба тянулся отросток, походивший на щупальце осьминога. Густые волосы падали на худенькие плечи.
— Ты живой? — спросил ребенок. Голосок был тоненьким, слабым.
Седьмой не ответил. Он напряг руки, чтобы попытаться вытащить гвозди из деревянной перекладины, но боль, расползающаяся от ран, казалась невыносимой.
Ребёнок чуть склонил голову, облизал губы.
— Так ты живой? — повторил он и вылез ямы. Его ножки походили на цыплячьи, живот ввалился, на груди можно было пересчитать все ребра. На шее вздувались вены, ритмично пульсируя. Правую ручку уродовал глубокий разрез, в котором копошились белёсые черви. Пальцы были настолько длинными, что касались земли.
Сердце Седьмого затанцевало ламбаду. На лбу выступили капельки пота. Он попробовал заговорить с тварью, походившей на младенца, но голосовые связки все еще не слушались.
— Ты не можешь говорить?
Седьмой кивнул.
Младенец улыбнулся, оголив ряд кривых, но острых зубов. Каждый его шаг поднимал клубы пыли.
— Он-не-может-говорить-он-не-может-говорить-он-не-может-говорить, — затараторили голоса из ямы.
Подойдя к кресту, ребенок провел пальцем по лодыжке Седьмого. Кожа младенца оказалась шершавой и неприятной на ощупь. К тому же — холодной, как лёд. По телу Седьмого побежали мурашки.
Черт! Он совершенно не понимал, где находится и что происходит. Его же ослепили! Но глаза видели отлично.
Тогда яма и младенец снятся ему?
Но прикосновение твари было таким реальным…
Младенец коснулся гвоздя, а потом резко выдернул его из плоти Седьмого. Из раны хлынула кровь. Она стекала по кресту, в лунном свете напоминая вязкое варенье, впитывалась в сухую безжизненную землю. Тварь высунула длинный, разрезанный надвое язык и принялась облизывать гвоздь.
От боли у Седьмого потекли слёзы, оставляя на измазанных в грязи щеках дорожки. Он мечтал умереть, потому что не заслужил таких страданий.
— Ты ненастоящий человек, — заявил младенец-урод, чмокая и облизываясь. — Твоя кровь порченная.
С этими словами он вскинул правую руку. Седьмой сжался, подумал, что сейчас монстр попытается проткнуть его, но младенец продолжал просто стоять. Потом на ладони с чавканьем открылся глаз. Зрачок на фоне красной радужной оболочки пугал белизной.
— Я могу освободить тебя, — прошептал ребёнок. — Но ты ненастоящий.
— Ненастоящий-ненастоящий-ненастоящий, — донеслось из ямы.
Седьмому было все равно. Он хотел лишь, чтобы боль прошла. Чтобы появилась возможность мало-мальски соображать, а не страдать.
Младенец припал к земле, а потом прыгнул на горизонтальную перекладину креста. Но он не спешил выдергивать гвозди. Он гладил плечи Седьмого, слизывал соленый пот. Язык монстра был таким же шершавым как и кожа, но при этом ещё и склизким.
— Ты точно хочешь, чтобы я освободил тебя?
Седьмой кивнул… и почувствовал, как гвозди с хрустом вылетели из кистей, как тело на миг потеряло опору, и как потом оно упало на песок. Мышцы дрожали от напряжения. В голове крутилась только одна мысль: надо убегать. Но вот навряд ли младенец отпустит его.
Что тогда делать?
Из ямы появилась еще детская головка. У этой тоже кожа была сморщенной, из лба тянулся отросток, но вместо носа зияла дыра.
— Кто твой хозяин? — Голос у головы оказался низким и властным.
— Ты тупой? Он же не может говорить! — возразила тварь, что выдернула гвозди. Она подошла к Седьмому, присела и принялась гладить ему спину, что-то нашептывая.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});