у его биксы Клавки, лакшовки из «Ливадии», он с ней крутит уже с полгода. И что живет эта Клавка у конечной трамвая, на Фабричной улице, в своем доме, но Валета сейчас вроде как нет, по делам каким-то умотал до конца недели.
— Это плохо, — покачал головой Травин, — а как я эту Клавку узнаю?
Кучер взглядом показал на стену, где висел нарисованный карандашом на листе бумаги портрет. Очень даже неплохо нарисованный, и девушка на нем была хорошенькая, непонятно как, черным по белому художник передал свежесть и молодость.
— Это откуда у тебя такое?
— Весло рисовал, — заныл Кучер, — он всех рисует. По памяти может кого угодно нарисовать.
Травин похлопал его по плечу.
— Да не вой ты так, подумаешь, пальчик, у тебя еще девять таких. А теперь расскажи мне о тех людях, которые с Пашкой Чухониным в «Ливадии» сидели, когда вы его обнесли.
А вот тут Ваня Кудрин ничего не знал. Видел этих жиганов он один раз в жизни, правда, несколько дней назад вроде и второй раз одного из них встретил на улице, и почти уверен, что тот самый, только одет был жиган по-другому, в костюмчике и штиблетах.
— Это Чуни знакомые, с ним они сидели, — простонал он, — по виду люди солидные, при деньгах, но кто такие, знать не знаю.
— Может, Валет знает?
— Может, — закивал Кучер, — наверняка может, вы уж к нему сходите, пожалуйста, я все сказал. Если даже чего забыл, вспомню, обязательно расскажу. Как на духу, только не бейте.
— А с чего ты решил, что жиганы это?
— Так на урок не похожи, по виду офицеры бывшие из беляков, держались спокойно, кто ж еще может быть.
Сергей оставил Кучера в покое, подошел к Веслу, присел рядом с ним на корточки.
— Слышь, Гриш, ты ведь соображаешь все.
Тот быстро-быстро закивал головой, со страхом и ненавистью глядя на Травина.
— Способности у тебя есть, а занимаешься всякой фигней, хотя дело твое. К завтрашнему дню портреты этих залетных мне сообрази. Будешь плохо стараться, я покажу тебе, как ногу можно за раз сломать в четырех местах. А будешь хорошо стараться, не покажу.
— Я их видел один раз, и то мельком, — угрюмо сказал Лодочников.
— Тут, тут, тут и тут, — показал прямо на его ноге Травин те места, где нога будет сломана.
Гриша поежился и снова часто-часто закивал.
Тут очнулся Рябой, закричал дурным голосом, вытащил из кармана выкидушку и бросился на поднявшегося Сергея. Тот подождал, пока Сенька приблизится достаточно близко, и ударил его ногой в живот. Рябой сложился пополам, нож у него из рук выпал и покатился по полу, замерев возле Гриши. Тот поспешно отодвинулся, чтобы Травин не подумал, что он, Весло, тоже хочет напасть. Сергей насмешливо хмыкнул.
— Физическое воздействие — оно и разум укрепляет, — вспомнил он слова своего учителя физкультуры. — Где я живу, вы знаете. Завтра деньги, которые у детишек забрали, отдать вдвойне — так поступать нехорошо. Картинки жиганов принесете, и чтоб не каляки там маляки были, а в полуанфас. Вон, Кучер знает, что это такое. Проведаю, что обмануть хотели или вдруг дружка своего Валета предупредить решили, еще хуже — если вдруг сбежать решите по дурости, подвал у меня есть, там и замурую трупы ваши, места много, хватит на всех. Ах да!
Он подошел к Кудрину, который испуганно зажмурился, и резким движением вправил ему палец обратно.
— Я ж не зверь какой.
Весло дождался, пока дверь захлопнулась, и тут же бросился к комоду, по пути пнув Рябого ногой.
— Ты-то за что, — заныл тот, — а этого урода завтра на пику подымут, я постараюсь.
— Заткнись, придурок. Из-за тебя все, — Гриша рылся в комоде. — Где тут бумага лежала и карандаши?
— В нижнем ящике, — подсказал Кучер, баюкая палец. — Эх, Валету не рассказать, он бы деньжат отсыпал. Но я не дурак с этим как его там связываться. И тебе не советую. И тебе, Рябой.
Последние слова он сказал с сомнением. Рябой при слове «деньжата» встрепенулся, кое-как дополз до двери, поднялся, держась за ручку, пару раз глубоко вздохнул и вылез наружу. Кучер проводил его внимательным взглядом.
— Дурак, — сказал он. — Ой дурак, побежал закладывать. Он ведь и нас с тобой заложит, да?
— Что делать будем? — Весло посмотрел на дверь. — Может, его того?
— Не, пусть бежит. Я же сказал, что Валета в городе нет, а то, что он у Клопа на малине сейчас отлеживается, Рябому знать не надо. К Клавке сунется, та корешам стукнет, глядишь, и вправду от этого верзилы избавимся. А нет, с нас спрос маленький, Клавка нас закладывать не будет, ума хватит, повязаны мы. Так что ты рисуй, Гриша, да покрасивше.
Травина взяли прямо в коммунхозотделе, он заприметил милиционеров, еще когда в здание входил, трое служителей порядка курили, а при виде него нервно зашептались. Сергей уж хотел было подойти, спросить, не его ли ждут, вроде как пошутить, а оказалось — не шутка это. Сначала секретарь, когда он добрался до приемной через несколько подотделов, сказала, что Кац его ищет очень срочно, потом самого Каца в его кабинете не оказалось, а вместо него обнаружились еще три милиционера, вооруженных наганами.
— Гражданин Травин? — грозно спросил старший, с квадратом на красной петлице.
Сергей протянул удостоверение инспектора коммунхозотдела, командир отделения, видя, что задерживаемый не сопротивляется и личности не скрывает, чуть расслабился. Но наган не опустил, так и косил глазами то на Травина, то на красную книжечку.
— Вас вызывает следователь, — наконец сказал он.
— Просто вызывает? — уточнил Сергей.
Милиционер слегка замешкался. В повестке было указано — «в качестве свидетеля», но на словах он получил строгое распоряжение доставить задержанного под усиленной охраной и поместить в камеру.
— Просто, — наконец ответил он. — Но приказано проехать с нами безотлагательно.
Последнее слово он произнес по слогам, оно было красивое, но длинное и трудное.
Семейная банда, промышлявшая воровством вещей пассажиров и прирезавшая по пьяни машиниста литерного поезда «Москва— Владимир», в полном составе сидела в камере. Трое молчаливых среднего возраста, побитых жизнью, но еще крепких мужиков, повздорили с кочегаром, получили от него лопатой и пошли разбираться в кабину паровоза. Ругань закончилась потасовкой, разбитой головой кочегара и ножом в правом боку машиниста, от греха подальше его засунули в пышущую жаром топку, где тот и обгорел до неузнаваемости, и теперь обычным ворам, в подпитии пошедшим на мокрое дело, грозила сто тридцать шестая статья — десять лет лишения свободы. Правда, следователь намекнул, что если они