— Вы не знаете, как я заполучил котенка? — Елкин прищурился. — Незаконным, преступным путем… выменял у казаха за осьмушку кирпичного чаю. Казах не хотел отдавать ни за рубль, ни за три, ни за пять, только за чай. Я не устоял, купил осьмушку. Это же не котенок, а настоящий фламинго, жар-птица! Если рабочком узнает, он потребует моего увольнения за спекуляцию.
Ваганов схватился за телефон.
— Рабочий комитет! Призовите к порядку главного инженера Елкина: он занимается товарообманом, обменивает казахам чай. Да-да, совершенно серьезно, сегодня за осьмушку выменял… Таким администраторам не место на дороге… Выменял котенка.
Ваганов с хохотом отпрянул от трубки:
— Какой у вас некультурный рабочком — на услугу отвечают бранью.
После чаю Оленька перемыла посуду, пошалила немного с Тигрой и собралась уходить. Прощаясь с нею, Елкин весело говорил:
— Приходите, навещайте меня и мою Тигру. Большое спасибо, давно я не бывал в такой простой, искренней компании. Жалко, товарищ Ваганов должен уехать. Вообще жалко, что мы не можем провести с месяцок где-нибудь в горах. Оленька разливала бы чай, товарищ Ваганов — пианист и утешал бы нас музыкой, а я сидел бы в кресле и мурлыкал на пару с Тигрой. Каково? — Старик прищелкнул пальцами. — Мы это когда-нибудь осуществим. Товарищ Ваганов скоро обоснуется на Тянь-Шане, и мы нагрянем к нему.
— Жду, буду рад, — отозвался Ваганов, а когда Оленька ушла, спросил: — Кто эта девушка?
Елкин передал случай с телефоном и сказал еще:
— Добавьте к нему сегодняшнее поздравление с новосельем и букетик. Вот все, что я знаю о ней. Пока что кажется симпатичной, услужливой. Мне не мешает, даже приятно иметь заботника, от меня ничего не требует. К тому же зовут, как мою дочурку. Словом, чуть-чуть — дочь, вернее сказать, напоминание о дочери. И вот котенок. Получается какое-то подобие семьи.
Котенку инженер подкладывал хлеб, сахар, жесткую копченую колбасу, но звереныш отворачивался и мяукал — просил молока. Инженер уехал, оставив его голодным. Он весь день провел неспокойно, все думал, а как там Тигра, и на обратном пути поторапливал усталого коня. Приехав, схватил зверенка на руки и начал утешать:
— Ну, потерпи, потерпи. Сейчас раздобуду молока, щей. Мы с тобой не умрем. А ты что не мяучишь, сыт? Чего ты наелся, канальчонок?
Оглядел юрту. У входа стояла черепушечка с остатками молока по краям и другая — с песочком.
— Вон как! Кто же это кормушку принес? И рядом поставил сортирчик? Предусмотрительно! Верно, Оленька? Вот хорошая девушка.
Молоко появлялось ежедневно, изредка менялся и песочек. Чтобы не разорять заботника, Елкин начал оставлять деньги и записку: «На пансион Тигре».
Девушка и котенок разрядили слишком деловую жизнь старика. До них у него была одна работа и не было быта, существующего независимо от нее. Они дали ему этот быт. С котенком инженер здоровался и прощался за лапку, вместе с ним мурлыкал, писал о нем жене и детям. Оленька своими посещениями вносила в одинокую жизнь инженера штрихи семейственности, помогала ему изредка уходить от тяжелого делового напряжения в мир пустяков: курьезов на телефоне, женской болтовни в конторе.
Однажды она сказала:
— Константин Георгиевич, разрешите мне звать вас папой!
— С чего, зачем это? — удивился он.
— У меня нет ни отца, ни матери. Мама умерла недавно, я хорошо помню ее, а папу не помню совсем. Когда мне было три года, его сперва забрали в солдаты, потом прямо оттуда на войну, а там убили. Мне всегда так хотелось иметь папу.
— А ты подумала, гожусь ли я. Папа — нелегкая должность. Я своим, родным детям плохой отец — по году и больше не бываю у них, редко пишу… — Он махнул рукой, поморщился от душевной боли и досказал тихо: — И думаю о них меньше, чем о дровах и верблюдах.
— А мне от вас ничего-ничего не надо, мне только бы звать.
— Тогда давай попробуем, — согласился Елкин. Но привыкнуть к новому обращению не мог долго: новое слово тянуло за собой и новые отношения, новые чувства. Оленька же без всякого усилия в тот же день начала стрекотать «папа, папочка».
Телефонная будка, маленький четырехугольник, отгороженный от остального мира иногда дощатой стенкой, а иногда только брезентом, была прекрасной вышкой для наблюдения за жизнью всего строительного участка. Успехи, неудачи, рабочая сила, стройматериалы, дрова, бензин, нефть, оплата, идеи, страсти — весь космос, в котором жили десятки тысяч людей, в своем круговращении проходил так или иначе через нее.
Оленька долгое время ничего не понимала в том непрерывном прибое криков, какие осаждали телефонный аппарат. Они неслись необузданной стихией, то перебиваясь, то скручиваясь в ком, в узел, то рассыпаясь на множество обособленных потоков. А ее уши для них были столбовой дорогой. Она ощущала себя наподобие посаженной в барабан, по которому били палками. Звонки и крики ежеминутно терзали ее, как терзают колесами столбовую дорогу.
Первое понимание происходящего началось во время одного разговора Елкина с Козиновым. Было два часа ночи. В будке бродила предутренняя зыбкая серость, вызывавшая нестерпимую сонливость. Оленька, покачавшись на табурете и похлопав веками, ткнулась головой в аппарат. Косичка с блеклыми ленточками скатилась с костоватой узкой спины и повисла подобно цепочке дешевеньких часов-ходиков. Последний намек сознания, что она на дежурстве, готов был отлететь. Тут Елкин попросил соединить его с Козиновым.
Говорили о казахах, дисциплине, заработной плате, самовольных уходах. Оленька прислушивалась и думала: «Казахи — тихий, трезвый народ, а сколько и с ними хлопот».
Этот разговор зацепил мысль Оленьки, девушка начала следить за всем тем, что касалось коренизации, потом за жизнью и работой Елкина, Козинова, других и постепенно за всем кругом событий, попадавших в орбиту телефонных проводов.
После того как самовольно устроила Елкину отдых и получила за это одобрение, она смело шагнула от наблюдения за жизнью в самую жизнь, стала регулировать стихийную очередность разговоров. Утомительные, монотонные прежние дежурства обратились в увлекательную стратегию — быстро понять, какой разговор неотложней, и дать ему дорогу.
Изрядная часть суток проходила мимо Глушанской. Чтобы знать все звенья жизни, Оленька расспрашивала свою сменщицу, что говорили о коренизации, о дровах, о прочем…
Передавая дежурство Оленьке, вторая смена тяжело вздохнула и пожаловалась охрипшим изнеможенным голосом:
— Сегодня какой-то безумный день. Всем надо спешно, все ругаются.
— Ничего, справимся! — Оленька самонадеянно тряхнула косичкой.
Она любила до страсти дежурства, богатые разговорами, когда телефон обращался в своеобразное поле сражения, когда все пункты, отделы и части строительства пускались в драку за первую очередь. Тут Оленька попадала в положение сверхсилы, могущей как угодно решить драку, и храбро пользовалась своим могуществом.
Экс-комбриг Гусев попросил телефон Елкина. Оленька соединила. Но тот же телефон попросил Леднев, и Оленька, подумав, что Джунгарский разъезд не всегда слышно, отдала ему первую очередь.
— Станция! — закричал Гусев. — Почему разъединили меня?
— Начальник говорит с Джунгарским. Оттуда плохая слышимость, мы и пропускаем их вперед, — ответила Оленька.
— У меня человека угробило. Тут не до слышимости.
Оленька разъединила Леднева и дала телефон Гусеву. Бригадир торопливо рассказывал, что один из десятников экскаваторной части ехал на грузовике, шофер не придержал машину на арыке, десятника вытряхнуло головой на камни. И… шофер пишет телеграмму: «Несчастный случай, прикажите предать земле».
— Да, легкое отношение к жизни, — пробормотал Елкин. — Передай телеграмму в милицию.
Оленька слушала рассказ бригадира, а в это время Козинов надрывался:
— Станция, дежурная! Оглохла, спишь?
Наконец она соединила его, но впопыхах с ненужным ему Джунгарским разъездом. Окончательно обозленный Козинов обругал Оленьку растяпой и записал ее фамилию.
Телеграмма, переданная в милицию, вызвала новую волну срочных разговоров с гаражом, с разъездом Кара-Эспе, куда был доставлен мертвый десятник, с врачом и следователем.
Желая внести порядок в стихийность переговоров, Оленька напутала и почти на час задержала отъезд врача и следователя. Об этом ей позвонил комендант. Он за вечер получил несколько жалоб на непорядки в телефоне, сам был не раз прерван и решил разобраться.
— Что у вас, аппарат испорчен? Или вы спите? Больны? Ну, говорите же! Ясней! — требовал он. — Не мямлите!
— Все хорошо, все, — лепетала напуганная Оленька.
— Скверно! Послать монтера?
— Не надо.
Комендант повесил трубку. Звяк аппарата долетел по проводам до Оленьки и подсказал ей, что комендант зол.