Священник, казалось, колебался. Олень пожирал его глазами в ожидании ответа.
— Да, — проговорил старик через минуту, — может быть, и есть средство.
— Какое же? Говори, отец! — радостно воскликнул молодой человек.
— Должно, — ответил старик с ударением на каждом слове, — испросить на большом совете позволения взять их оттуда обратно.
— Я и не подумал. Действительно, великий совет может разрешить это… Благодарю моего отца. О! Я добуду это позволение.
— Желаю тебе этого, — ответил старик таким тоном, который заставил Оленя задуматься.
— Разве отец мой полагает, что великий совет захочет обидеть меня и откажет в такой ничтожной милости? — спросил Олень.
— Я ничего не полагаю, сын мой, — Ваконда держит в своей деснице сердца старейшин, он один может расположить их в твою пользу.
— Отец мой прав. Я немедленно отправляюсь на совет — в настоящую минуту он должен быть собран.
— Действительно, первый глашатай могущественных старейшин звал меня за несколько минут до прибытия моего сына.
— Так отец мой отправится на совет?
— Я пойду вместе с сыном, если он согласен на это.
— Это будет величайшая честь для меня. Могу ли я рассчитывать на помощь моего отца?
— Был ли Олень когда-нибудь лишен моей помощи?
— Нет, никогда. Но сегодня мне в особенности хотелось бы быть уверенным, что отец не откажет мне в ней.
— Сын мой знает, что я люблю его и поступлю как должно, — уклончиво ответил священник.
Олень вынужден был удовольствоваться этим двусмысленным ответом.
Выйдя вместе из дома, они перешли площадь, намереваясь войти в хижину старейшин, где собрался совет.
Толпа индейцев наполняла площадь, обычно пустую; по мере приближения к ним старшего священника все громко приветствовали его и расступались с уважением, смешанным со страхом. Старшего священника скорее боялись, чем любили, как и всегда это случается с людьми, обладающими большой властью. Но он, казалось, не замечал волнения, производимого его появлением. С опущенными глазами, скромной и даже униженной походкой вошел он во дворец в сопровождении молодого вождя, уверенная поступь которого и гордый вид составляли поразительный контраст со смиренной осанкой старшего священника.
Не станем входить в подробности разбирательств, состоявшихся на совете, не будем передавать речей, произнесенных Красным Волком и Оленем, — это завлекло бы нас очень далеко и читателям показалось бы скучным. Ограничимся лишь тем, что скажем, что как ловко ни старались оба вождя апачей, созвавшие собрание, пытаясь добиться согласия на свои предложения, все их старания ни к чему не привели.
Старший священник, делая вид, что принимает сторону Оленя, сумел так запутать вопрос, что совет единогласно объявил, что обе бледнолицые девушки, заключенные во дворце дев Солнца, должны считаться не пленницами вождя, впустившего их в город, но пленницами всего союза, порученными опеке старшего священника, которому предписали бдительно охранять их и ни под каким видом не допускать к ним молодого вождя. Старший священник, советуя Оленю обратиться к общему совету, очень хорошо знал, к чему поведет и чем заключится его ходатайство, но он не желал приобрести в молодом человеке личного врага и потому ловко отклонил от себя ответственность в отказе, делая ответственным уже весь совет. Благодаря этой уловке священник поставил Оленя в невозможность требовать от него отчета в нечестном по отношению к вождю поступке.
Красному Волку, однако, посчастливилось больше: вместо пяти сотен воинов ему назначили тысячу — с тем, чтобы половина их, под предводительством Атояка, осмотрела окрестности во всех направлениях, а остальные, под личным командованием главного старейшины, охраняли внутренний порядок. После этого совет разошелся.
Тогда старший священник подошел к Атояку и спросил, действительно ли у него остановился великий исцелитель? Тот ответил, что точно, что утром того же дня он привел в свой дом прибывшего в город исцелителя. К Атояку присоединился Летучий Орел и сказал старшему священнику, что давно знает этого исцелителя, что слава его очень распространена среди индейцев и что сам он был свидетелем чудесного излечения. Старший священник не имел причины не верить Летучему Орлу; он просил Атояка немедленно привести исцелителя во дворец дев Солнца, чтобы помочь бледнолицым девушкам, отданным под его покровительство общим советом, расстроенное здоровье которых с некоторого времени внушает ему серьезные опасения.
Олень услышал эти слова, громко произнесенные, и быстро подошел к старшему священнику:
— Что сказал отец мой? — воскликнул он в волнении.
— Я сказал, что обе девушки, вверенные моему попечению, наказаны Вакондой, пославшим им болезнь.
— Разве жизнь их в опасности? — спросил опечаленный молодой человек.
— Жизнь созданий в руках одного только Ваконды, но я думаю, что гибель их может быть отвращена: сын мой слышал, я жду знаменитого исцелителя из племени Юма, пришедшего с великого безбрежного соленого озера; он может возвратить силу и здоровье пленницам.
При этом неприятном известии Олень выразил досаду, которая доказала старшему священнику, что он не поддался обману. Но из уважения ли, боязни ли обмануться в своих предположениях, а может, скорее, потому, что место, где они находились, не было удобно для объяснений, но только Олень удержался от дальнейшего неприятного разговора и удовольствовался тем, что попросил старика не пренебрегать ничем для спасения заключенных, добавив, что он сумеет отблагодарить его за заботы о них. Потом, коротко поклонившись священнику, он повернулся и вышел из залы, оживленно разговаривая вполголоса с Красным Волком, поджидавшим его.
Старший священник со странным выражением посмотрел ему вслед и, попросив Атояка и Летучего Орла тем же вечером привести к нему исцелителя, ушел от них.
Все происшедшее на совете заставило задуматься Летучего Орла; все убеждало его, что оба вождя апачей подозревали о тайне Верного Прицела и что для успеха дела следовало действовать немедленно, иначе все пропало.
Тотчас же отправившись домой, вожди нашли Верного Прицела, ожидавшего их. Охотник, как мы уже сказали, немедленно согласился идти к больным пленницам.
ГЛАВА XXXII. Свидание
Верный Прицел шел за Атояком ко дворцу дев Солнца. Неустрашимый охотник невольно чувствовал стеснение сердца при мысли о том опасном положении, в какое он ставил себя, и об ужасных последствиях, которым он подвергался в том случае, если индейцы его узнают.
Опасаясь, как бы подозрения не возникли в уме проводника, он заговорил с ним: