Дикая Роза с сомнением покачала головой.
— Белые очень хитры, — сказала она, — однако бледнолицые девушки так хорошо охраняются, что им никак нельзя убежать… Почему-то я чувствую к ним величайшее сострадание.
— И я их очень жалею. Бедняжки! Такие молодые, кроткие, хорошенькие, навсегда отлученные ото всех любивших их! Участь их ужасна!
— Да, ужасна, но что делать? Они принадлежат Оленю, этот вождь никогда не согласиться освободить их… Мы еще к ним пойдем, не так ли, сестра?
— Завтра же, если хочешь.
— Благодарю, я буду так счастлива, уверяю тебя. Окончание этого разговора в особенности поразило охотника.
При этом неожиданном открытии Верный Прицел был так взволнован, что ему стоило громадного труда овладеть собой настолько, чтобы Голубка не заметила его стеснения.
В ту же минуту дверь распахнулась, и в дом вошли Атояк и Летучий Орел; они были очень взволнованы, даже рассержены.
Атояк подошел прямо к охотнику, который при его приближении встал с места.
— Точно ли брат мой посвящен в тайны великой науки излечения? — спросил Атояк, пытливо глядя на него.
— Я уже сказал моему брату, — ответил охотник, начавший беспокоиться, устремив на Летучего Орла вопросительный взгляд.
Тот улыбался. Охотник немного успокоился; он понял, что если бы была опасность, то команч не был бы так спокоен.
— Так иди, брат, со мной и возьми с собой необходимые инструменты, — сказал Атояк.
— Иди вперед, брат мой, я пойду за тобой, — возразил охотник.
— Отец мой говорит на языке бледнолицых?
— Мое племя живет по берегам безграничного соленого озера, бледнолицые — наши соседи, я понимаю их язык и немного говорю на нем… Разве надо вылечить какого-то бледнолицего? — спросил он.
— Один великий вождь апачей несколько месяцев тому назад привел сюда двух бледнолицых женщин. Теперь они больны, злой дух овладел ими, смерть простирает свои крылья над их ложем.
Верный Прицел вздрогнул было при этом неожиданном известии, но подавив волнение, охватившее его, он ответил Атояку спокойным голосом:
— Я готов повиноваться моему брату и исполню свою обязанность.
— Отправимся же, — промолвил индеец.
Верный Прицел бережно взял в руки свой ящичек с лекарствами. Выйдя из дома, оба они направились ко Дворцу Весталок, сопровождаемые взглядами Летучего Орла, который шел по их пятам, ни на минуту не теряя их из виду.
ГЛАВА XXXI. Объяснения
Мы вынуждены теперь сделать маленькое отступление, чтобы объяснить читателям то, что осталось недосказанным.
Мы видели, как не удалось индейцам-апачам нападение на спящих дона Мариано и Верного Прицела и каким образом поплатился негодяй Доминго за свое предательство.
К сожалению, он имел достаточно времени, чтобы передать врагам намерения охотника и дона Мариано, и все сказанное им было внимательно выслушано.
Но когда апачи узнали, что имеют дело с противниками более сильными, нежели они предполагали, и увидели, что вместо желаемого нападения им приходится защищаться, они побежали, намереваясь условиться, что им предпринять, чтобы опередить врагов и расстроить их замыслы.
Совещание было коротким. Несмотря на темную ночь, они сели на коней и направились к Небесному городу, чтобы войти в него прежде врагов и иметь время приготовить друзей и испросить у них помощи.
Дона Эстебана с несколькими воинами скрыли на опушке леса. Вожди не смели открыто преступить индейский закон, введя в город не пленного бледнолицего; дон Эстебан был вынужден согласиться ждать их возвращения.
Но если индейцы не теряли времени, то и охотники так умно распорядились, что, как мы и видели, Верный Прицел, переодетый исцелителем Юмы, входил в Небесный город в одно время с ними.
Пока Красный Волк спешил созвать великий совет старейшин, Олень, отделясь от него, помчался к жилищу своего друга, старшего священника, который во время его появления беседовал с Голубкой и Дикой Розой, посетившими его. Старший священник предупредил Голубку о приезде Оленя — о чем она уже знала — и просил ее умолчать о деятельном участии, принимаемом ею в задуманной им попытке посвящения обеих девушек в весталки.
Голубка согласилась молчать, но не забыла известить его о прибытии в город одного великого исцелителя по имени Кролик, который может вылечить пленниц Оленя. Старший священник поблагодарил Голубку и сказал, что, вероятно, увидит Атояка на совете и не забудет попросить его привести к нему Кролика.
Несколько успокоенный, старший священник простился с обеими индианками и отправился к Оленю, ожидавшему его.
На первое же нетерпеливое пожелание молодого вождя навестить своих пленниц старик ответил, что для лучшего наблюдения за ними и для отвлечения стесняющего его любопытства праздных жителей, надоевших ему своими постоянными посещениями, он вынужден был поместить их во дворце дев Солнца в ожидании возвращения их законного владельца.
Олень преодолел гнев, овладевший им при этом известии, и, протянув руку старшему священнику, сказал ему кротким голосом, в котором не отразилось ни малейшего внутреннего волнения:
— Отец мой любит меня, он хорошо распорядился, и я благодарю его за это.
Старший священник снисходительно поклонился и слегка дотронулся кончиками пальцев до протянутой Оленем руки.
— Ваконда внушил мне эту мысль, — ответил он смиренным голосом.
— Да будет благословенно святое имя Ваконды, — сказал вождь. — Не дозволит ли мне отец мой видеть моих пленниц?
— Несмотря на мое желание, это невозможно, к сожалению.
— Как невозможно! — воскликнул молодой человек с нетерпением, которого он не смог скрыть.
—Закон запрещает мужчинам вход во дворец дев Солнца.
— Это правда, но мои пленницы не принадлежат к обществу дев Солнца — они бледнолицые женщины, приведенные сюда мной, и ничто не препятствует возвратить их мне.
— Сын мой ошибается; их пребывание среди дев Солнца поставило их под устав закона. Вынужденный важными обстоятельствами поместить их во дворец дев Солнца, я в первую минуту не подумал об этом. Я хотел, соображаясь с наставлениями моего сына, спасти их во что бы то ни стало. Теперь я сожалею, что так поступил, но уже поздно.
Оленем овладело сильное желание разбить череп негодному лицемеру, так дерзко насмехавшемуся над ним, но, к счастью священника и его самого, так как такой поступок не остался бы безнаказанным, он и тут сумел овладеть собой.
— Хорошо, — произнес он через минуту, — отец мой добр, он не захочет довести меня до отчаяния. Нет ли какого средства отвратить это, по-видимому, непреодолимое затруднение?