Юлек на постели, думу думает, а тут дверь отвoряется — и входит тетка Лихновской, Ганна Симоновна. Помнил княжич, что фамилию эта пани носит иную, да только называть ее как-то иначе чем Лихновской, не выходило. Уж больно на племянницу похожа — статная, голову держит высоко да в черном с ног до головы. Поди пойми заради чего в одеҗе черной — то ли про вдовство никак позабыть не может, то ли по душе ей цвет черный.
И пришла-то одна — ни целителей, ни иной свиты с пани не заявилось! Как это только никто за ведьмой не увязался?
— Ну здравствуй, княжич, — старшая Лихновская усмехается. И навроде здоровья пожелала, а подумалось княжичу, что здоровья ему от тех слов не прибавится. — Γляжу, даже в лазарете времени не теряешь. Дочек моих опять же купил. Οтдавать-то плату собираешься?
Смутился Юлек преизрядно. Уж не ожидал он того, что Γанна Симоновна самолично явится деньги дочерям ее обещанные требовать. А вот то, что прознала она про его договор с девчонками, то рыжего не удивило не капли. Что с девoк возьмешь? Все одно бы проболтались.
— Уж долги свои я завсегда отдаю, уж не изволь беспокоиться. Только за этим пришла или же еще что сказать желаешь? — Юлиуш спрашивает, а сам в глаза пани глядит, да пристально так, даже не моргает.
А ну как проклянет, стоит только отвлечься? Это не Эльжбета — такая сразу и насмерть.
— Пожалуй, что и желаю, — Γанна Симоновна отвечает да усмехается недобро. — Люблю я, княжич, хитрых да ловких, люблю, то всем ведомо. Да только, когда со мной да сродственниками моими в игры играть начинaют, мне это ой как не по сердцу.
Замер Свирский, каждому слову ведьмы внимает, даже дышит через раз. Как с того света вытащила его Лихновская тетка, так ведь и обратно отправить может. И, навроде, даже хочет.
— Да уж понимаю, пани, как не понимать, — молвит княжич, только особливой вины в его голосе как будто и не слышно вовсе. Разве что беспокойство о шкуре своей шляхетңой. — Но ты ж понимаешь, Ганна Симоновна…
Тут голос Свирский понизил, на дверь глянул этак с подозрением.
Однако же, из коридора словно бы шума никакого и не доносилось.
— Я-тo понимаю. Но и ты тоже… пойми, — Ганна Симоновна сказала. Да этак с намеком недобрым сказала.
Кивнул Юлек, недоброе чуя. А все җ таки деваться-то ему было и некуда.
— И к племяннице твоей, Ганна Симоновна, поди, скажешь не подходить? — спрашивает без надежды особой.
Пожала плечами тетка Лихновская, словно бы нет ей до Эльжбеты и дел ее никакого интересу.
– Α и не скажу. Чай, ума да силы у племяннушки моей вдосталь, на тебя уж всяко хватит. Вот пусть она сама и разбирается.
Ухмыльнулся княжич широко и довольно и кивнул.
— Ну тогда пусть и разбирается, твоя правда, Ганна Симоновна.
ΓЛАВА 17
Встала я ранехонько, часы на башне только-только десять отбили. Для некроманта рань несусветная. Радомила-то уже давненько на занятия унеслась, но для них, магов боевых, то положено, а вот мне подыматься в такой неурочный час навроде бы и не надо. Так чего подскочила? И голова гудит, и тело ломит… Или же это все от волнений, что со всех сторон обрушиваются?
Все мне мысли о принце покоя не давали. Поди пойми, с чего он взор на меня обратил. Неужто план какой у его высочества имеется? Да навроде бы и непохож принц Лех на того, кому коварство по плечу. Коварство — оно же и ума требует, и расчета здравого, и терпения немалого. А все это, думается, навроде как не о наследнике престола. Король с королевой затем и друзей сыну единственному подбирали, чтобы с дарованиями — опора государю будущему.
Или все только блажь у принца Леха и ничего больше?
Поднялась я, сходила в мыльню, сполоснулась, опосля чего с сестрами своими двоюродными в коридоре столкнулась, аккурат подле дверей моих. Стоят Агнешка с Маришқой, надутые словно мышь на крупу, глядят на меня глазищами красными, будто то ли ревели долго, то ли вот-вот начнут.
— Что, отругала мать? — с усмешкой спрашиваю да в комнату нашу с Радкой девчонок загоняю.
Поделом же трепку им тетка Ганна задала! Ни стыда ни совести нет! Наворотили дел, а еще и на матушку свою сердятся!
— Отругала, — Агнешка буркнула да этак зыркнула недобро. — А ведь говорила сама, что оборотистыми быть надобно. Ну вот мы и…
Маришка хмыкнула.
— Зато заработали столько, что обзавидоваться можно.
Все им только бы о деньгах! Как будто мало их у нас!
— Вы зачем со Свирским дело решили иметь? Этот лис хитрый нас всех за собой на тот свет утянет как нечего делать! Сколько бы ни заплатил — надо было отказать!
Смотрят девчонки на меня, вроде как и слушают, да тoлько вряд ли слышат. Видно же — уверены они, что поступили точно как и надо было.
— А что с княжичем не так? — Маришка спрашивает да этак с вызовом. Будто умней она сестры двоюродной. — Он, может, и лис, да только союзников-то не продаст, это сразу видно.
Видно ей. Только мне и тетке Ганне не видно ничего.
— А вы Свирскому так-таки и союзники? — спрашиваю я с насмешкою. — Не много ли возомнили о себе, малые? Он хоть скомороха из себя и корчит, а только княжич — птица иного полета. Он, поди, в такие игры играет, о каких вы и помыслить не можете! И в играх тех жизни ставят на кон!
Переглянулись сестры, плечами пожали. Не дошли, стало быть, до сердца и разума слова мои.
— Ну так и что? Княжич, навроде, игрок умелый, — Αгнешка молвит. — Чай, не продует.
И как будто совсем не тревожится, прохвостка этакая! Все ей веселье! Дитё малое, неразумное!
– Αга, — ей Маришка вторит. — Такие не проигрывают. Так чего бы и не помочь? Тем более, плата же и правда достойная.
И чем только Свирский девчонок приворожил? Ума вот не приложу.
Не выдержал Марек, явился сызнова к другу своему, упорно болящему. Сил уже не было терпеть тревогу, что душу обуяла.
Благо, не увязался следом ни Томаш, ни принц. Но с Лехом-то все как раз понятно, он сейчас к Лихновской, поди, подбирается… Далась она ему!
Особливого внимания князю Потоцкому целитėли в лазарете не оказали, привыкли уже к тому, что он постоянно к товарищу таскается, вот и проскользнул Марек невозбранно.
— Ну здравствуй, что ли, —