Однако всё получилось как-то скособоченно. Премьер был уверен, что Новоизбранный дожмет начатую накануне линию. Встретит, сидя в кресле за гигантским столом, небрежно укажет на отдаленный стул, возможно, привстанет, но, скорее всего, будет долго и хмуро рассматривать. Как и все смертные, Премьер судил по себе, и эта проекция казалась единственно возможной и реальной. Раз уж начал «ставить на место», то до конца. Принцип «дожимания» был одним из главенствующих в его практике.
Диспозиция была сломана в тот момент, когда премьер вошел в предбанник Маленького уголка. Он не помнил, когда заглядывал в это рабочее логово его кумира – Эффективного. Фрау Кроненбах доложила незамедлительно, но без улыбки, даже без признака узнавания, – а она, слава Богу, совсем недавно была в его аппарате, и взгляд был совсем другой – внимательный, понимающий, симпатизирующий, это Лидеру Наций нравилось. Сейчас же, глядя на Премьера, как на неодушевленный предмет типа платяного шкафа, доставленного службой сервиса, она доложила с тем чуть презрительным равнодушием, с которым она докладывала о простых смертных, то есть о вассалах, бывших его – Отца Народов вассалах, в число которых нынче она зачислила и его – Премьера. Это был первый болезненный укол, иголка засела глубоко и надолго.
Новоизбранный уже направлялся к нему, когда Премьер вошел в кабинет, с протянутой рукой и сдержанной улыбкой. Далее – протокольные слова, улыбки. Усадил за маленький овальный столик у стены. Премьер огляделся: кабинет был небольшой, темноватый, подчеркнуто скромный, обшитый старомодными деревянными панелями, стол совещаний по сравнению со взлетным полем его – Лидерского – стола казался экспонатом из антикварного магазина средней руки. На стене – ни портретов, скажем, Петра или Невского, ни карты, ни картины, ни Герба Московии. Бедненько. После ничего не значащих фраз Новоизбранный вдруг мягко, по-домашнему спросил: «Вы не голодны?» и тут же, не дожидаясь ответа, предложил выпить чаю с парой бутербродов – «с любительской колбасой и швейцарским сыром не откажетесь?..» Премьер не был голоден, ибо принял положенную порцию положенной пищи в положенное время, но при словах «любительская колбаса», что-то соскочило с предохранителя, и он смущенно сказал: «Не откажусь!» По существующему, им же утвержденному режиму президентского питания любые колбасы были исключены, тем более, вареные, хоть и производства спецкомбината Кремля, ибо и естественное отравление возможно, и злоумышленное посягательство на Драгоценную Жизнь не исключено, но очень даже прогнозируемо, и калорий немерено, и пользы для спортивного устроения организма никакой, и вкусовые качества устарели, и вообще – президенты плебейскую любительскую колбасу не едят. А тут очень захотелось. До спазм в желудке, до ностальгического сердцебиения: «Гастроном» на Лиговке напротив Московского вокзала, мама – продавцу: «Двести грамм любительской, пожалуйста, толстыми ломтиками…»
И пошло все наперекосяк. Чернышев был мягок, обтекаем, податлив. Продуманные заранее кинжальные уколы-вопросы увязали в доброжелательной вате неопределенного размышления, предложения-подначки и прямое давление уходили, как нож в масло невнятного согласия и расплывчатой готовности к «известным компромиссам» – каким? Продолжать начатый курс? – а как же иначе, с определенными коррективами, естественно, жизнь движется, да и вы сами вносили бы эти коррективы. Не поспоришь! Кадровые перестановки? – как же без этого, многие и сами ушли – самые верные – что делает им и вам честь. – Справедливо! Новых будете набирать в Америке или местными не побрезгуете? – не думаю, что русскими кто-то может, простите, брезговать, и при чем тут Америка, слава Богу, не в Америке живем! – Демагог, сволочь, но не придерешься. Силовые ведомства возглавят, конечно, ваши люди? – что значит, «мои»? – вам лично преданные, что нормально! – не знаю, кто здесь «мои», а кто «чужие», буду назначать из тех же ведомств, профессионалов, но более молодых, что закономерно. – Ну и слава Богу, эти силовики – мои, то есть наши люди, все будет под контролем. – Что насчет амнистии? – придется, наверное, так принято, ничего не поделаешь (сказано вяло, без заинтересованности, может, хитрит, а может, действительно, по барабану), посоветуемся… Ну что ж, посоветуемся. – Куда собираетесь с первым визитом: в Китай или Америку? – не знаю, пока надо дома разобраться, посоветуемся позже, – прямь, колобок… Но от меня, дружок, не уйдешь…
Ушел Премьер размягченный и успокоенный. Но по прибытии в свою резиденцию озлился, набычился, закаменел. Злиться было не на кого – только на самого себя. Надо же: как сынка! Давно, с молодости никто его так не делал.
* * *
Последнее время Игорь Петрович закрывался в своем кабинете и сидел. Просто так сидел, молчал, ни с кем не говорил. Смотрел в одну точку на столе. Иногда перекладывал бумаги с места на место, не читая и даже не просматривая. Секретарь – старший майор ГП и старший референт ЧО Проша Косопузов беспокоить шефа не решался – шеф думал. О чем думал Железный Игорек-Караганда, догадаться было непросто. Не было более скрытного человека в московитской элите. Только Проша мог читать его мысли. Ещё со времен Караганды они вместе, срослись. Близких людей у Сучина не было и быть не могло, но Проша Косопузов… как бы это сказать… был, пожалуй, единственным, кого он допускал в «переднюю», но не в покои, не в жилые помещения своей бронированной, наглухо закупоренной душевной цитадели. Красиво получилось. Это Игорь Петрович сам сформулировал, размышляя, кто и когда его сдаст, кинет, замочит. Проша, скорее всего, это сделает первым. Срослись они.
А кинули все. Кто ещё не успел, завтра кинет. То, что Ареопаг его приговорил, он знал от того же Проши. Он у Верховников слывет умником. Сучин думал, что Сева-джан первым в него кинет камень, но ошибся. Поспешали все, кому не лень. Не любили его. Это понятно, хотя за что? Он своей стальной клешней отсекал ИХ врагов, ИХ конкурентов, лечил ИХ геморрои, мочил в сортире ИХ друзей и соратников… А сдали, не глядя. Хорек был последним, как ни странно. А теперь – пустота. Опереться не на кого.
– А Президент? – молвил, как выдохнул, вошедший Проша, и Сучин оторопело уставился на своего секретаря, с достоинством наливавшего ристретто в маленькую прозрачную кофейную чашечку старинной цейлонской работы. Обычно соображал Игорь Петрович степенно, не торопясь. А здесь сразу поймал мысль своего секретаря. «Ай да Проша, ай да сукин сын!». Теперь надо было попасть к Президенту как можно скорее. Задача архисложная – Сучин знал, что Чернышев о нем и слышать не хочет. Но нет крепостей, которые… Через пять дней он предстал перед Чернышевым.
Суть изложил кратко, точно, по-военному чеканя короткие рубленые фразы. Президент слушал, не перебивая, сначала с недоуменным безразличием, но затем его глаза ожили и впились в Сучина. Я – Сучин И. П. – прекрасно знаю, что вы, господин Президент, меня на дух не выносите и вините во всех грехах ушедшего режима (здесь Чернышев удивленно вскинул брови: ушедшего ли?), причем во многих – справедливо. При первом удобном случае вы меня, так или иначе, уничтожите. С другой стороны, как вам известно, мои соратники и коллеги меня сдали, то есть вычеркнули из списка своей команды – слишком тяжелый груз, может потянуть ко дну. Хотя… ко дну они пойдут и без меня, как ваша карта ляжет. Выхода нет. Вернее, есть один единственный. Знаю, что одна из первоочередных задач для вас – вытащить политических, прежде всего, Сидельца. Здесь самое трудное – доставить его к вам. Кому бы вы ни поручили, все может случиться. И вы сами это прекрасно понимаете. Если же это будет поручено мне, можете быть спокойны, я своего единственного шанса не упущу.
– А не боитесь Сидельца? Он вас… Не боитесь, что вас засудят, ежели Сиделец живым до мира доберется? Что будет мстить вам, и вся свора, закопавшая его, кинется на вас, сделают козлом отпущения? Я бы уж…
– Не боюсь. Сидельца я знаю, он великодушен. Не то, что… А юридической вины на мне нет. Пусть разбираются с прокуратурой, судейскими, с Бывшим, в конце концов. Он всё контролировал и направлял. Без его личного участия сидел бы горемычный уже давно в Кремле, а не на урановых. Вы Предшественника ещё не узнали. Я же отоварился. Да и то, частично. Большая часть слама пахану и его дружбанам ушла. Лишь числилось на мне.
– О’кей. Но учтите, приставлю к вам. Отборных. И не для того, чтобы, упаси Господи, не случилось бы чего с Сидельцем. Его безопасность и доброе здравие вы мне гарантируете… если хотите живым… поехать… послом… на Цейлон, скажем. Нет, для того, чтобы вы никаких контактов с Сидельцем не имели, ни о чем не просили, и не предупреждали. И упаси Бог, не грозили.
– Так точно. Когда прикажете вылетать?
– А прямо сейчас, чтобы никакой утечки не было.
* * *
Примерно через полтора месяца после инаугурации старший секретарь и заведующая Особой канцелярией – комиссар государственного порядка 3-го ранга фрау Анастасия Аполлинарьевна Кроненбах попросила Чернышева дать ей личную аудиенцию продолжительностью 10–15 минут. Президент смог принять ее незамедлительно, то есть через неделю. Тот день выдался утомительнее обычных, хотя и обычные дни выжимали его до потери пульса.