«Ты поступил гадко, Курт. Я никогда раньше не теряла мужчин вот так, на ровном месте. Мне тебя не хватает. Но я не тоскую. Временами я скучаю. А временами я тебя ненавижу. Я всегда была уверена: в моей жизни такая история исключена. Значит, нельзя застраховаться. Но успокойся, бегать за тобой я не буду!
…Не знаю, интересно ли тебе то, что я собираюсь изложить ниже, но я все же рискну. И на этом будем считать наши отношения официально исчерпанными. Первый абзац этого письма я написала полторы недели назад, но не отправила. А за прошедшие десять дней мое состояние и настроение заметно изменились. Мне намного лучше: я просто привыкла к тому, что ты не должен быть мне дорог. Жаль, ты не понял: я была способна на многое, чтобы поддерживать наши отношения. С другой стороны, займись я самопожертвованием, ты бы быстро сел мне на шею. Нет уж, увольте! Вчера на факультете я услышала твою фамилию, что-то в сердце кольнуло, мелькнула мысль: «Неужели конец?» Но я быстро переключилась на другое — значит, все хорошо.
Теперь мне кажется странным, что я могла всерьез рассчитывать на продолжение истории. Ты чужой мне человек. Чужой, взрослый, бородатый мужчина с сомнительным чувством юмора и непонятными амбициями. Возможно, ты оказался прав. Всего хорошего, Курт! Мне кажется, если мы еще встретимся, я даже не смогу мысленно увязать тебя реального — на момент встречи — с тем человеком, с которым я периодически спала в одной постели. Все удивительно быстро уплывает. Уже почти уплыло».
Прощальное послание вызвало у него двойственное чувство: облегчение (ибо Лора отпускала его с миром) мешалось с досадой — о Сандре не было написано ни слова. Впрочем, разве стоило на это рассчитывать? Гордой Лоре теперь только и оставалось носиться со своей гордостью.
В ближайший понедельник вечером Курт побрел к Блайтам: после месяца упрямого молчания о причинах разрыва своей помолвки (хотя Дорис, изнывая от любопытства, была готова пытать его огнем и железом) он не мог больше сдерживаться и нуждался в совете умной, компетентной женщины. Дорис он обнаружил в саду: сидя в деревянном раскладном кресле под благоухающим кустом шиповника и катая ногой взад и вперед пустующую детскую коляску, она нежилась на солнышке, словно сытая львица.
— О, Курт! Молодец, что пришел. Придвигай еще одно кресло, садись, поболтаем. Только Алана пока нет.
— Вот и хорошо. Я хотел поговорить с тобой. А малышка, значит, уже ходит?
— Ну, разумеется, ей ведь год и два месяца…
Алисия в пестрой панамке, косолапя, будто медвежонок, бегала по траве и рвала мелкие желтые примулы. Она забавно — стремительно, чуть не падая — приседала, срывала цветок, пару секунд сжимала его в кулачке, а затем мчалась дальше, бросая по дороге предыдущий трофей, чтобы немедленно обзавестись новым.
— Смотри, — негромко проговорила Дорис, когда Курт уселся рядом, — как интересно наблюдать за совершенствованием человеческой мысли. Алисии уже нравится рвать цветы, потому что они красивые: значит, зачатки эстетики в ней уже присутствуют. Но она еще не догадывается переложить сорванный цветок в другую руку: значит, зачатков логики пока нет. Следовательно, эстетика просыпается в человеке раньше. В общем, верно. Чувство прекрасного, на генном уровне вбито прочнее, оно было свойственно даже первобытным людям… О-ох, как хорошо. Тепло, тихо. Травой пахнет. Листочки на деревьях свеженькие, душистые — и не шелохнутся… А завтра уже начнется лето. Обожаю, это время суток, когда солнце начинает багроветь и потихоньку ползти вниз. День унимается, утихает… Знаешь, чем приятнее всего заниматься в эти часы?
— Догадываюсь, — мрачно ответил Курт, — мы мыслим в одном направлении. Кстати, я недавно прочел на редкость бредовую статью. Ее автор сделал уникальные подсчеты. Оказывается, рядовой мужчина думает о сексе тридцать раз в день, занимается им два раза в неделю и тратит на это всего шесть минут. А рядовая женщина занимается сексом раз в неделю, тратит на это десять минут, а думает ли — неизвестно. У меня возник ряд вопросов. Первый: как она может тратить на один сеанс десять минут, если ее партнер тратит шесть минут на два сеанса? Второй: с кем он проводит дополнительный сеанс, если на него партнерша не предусмотрена статистикой? Третий: как, черт возьми, автор залез в голову «рядовому мужчине», чтобы определить, о чем и сколько раз он подумал? Или этот мужчина при появлении смутных мыслей каждый раз звонил в колокольчик?!
Дорис звонко расхохоталась, откинувшись на высокую спинку кресла.
— Да… Классно… Говоришь, один раз в неделю и всего за десять минут? Ну, уж нет. Я бы удавилась или удавила того, кто предложил бы мне такие условия… Правда, правда. — Она снова подалась вперед и внимательно посмотрела на Курта, перестав смеяться. — Но мне кажется, ты сейчас обдумываешь упомянутые проблемы больше тридцати раз в день. Послушай, что случилось? Ты ведь об этом хотел поговорить, да?
Курт уставился на сине-голубую полосатую коляску и больше ей, нежели Дорис, рассказал всю историю с самого начала: о своей трехдневной поездке в Бентли в качестве будущего родственника, о заключительной просьбе Сандры все забыть, о скандальном объяснении с Лорой и даже об учителе математики, одно упоминание о котором заставляло его содрогаться.
— И что, самое печальное, — добавил он в конце повествования, — я в результате даже мыслить стал романтически-возвышенно — как какой-то юный Вертер. Вчера перед грозой посмотрел в окно, увидел черные косматые тучи, мчавшиеся по небу с дикой скоростью, и сказал себе: «У меня на душе так же. Тьма и хаос». Дальше просто некуда.
Хмыкнув, Дорис блаженно подставила лицо садящемуся солнцу.
— Глупый, глупый Курт… Тебе ведь повезло… Есть люди, которые за всю жизнь не узнали, что такое любовь. А у тебя глаза открылись. На самом деле это хорошо. А дурацкий пафос, со временем выветрится.
— Лучше бы я не знал, что это такое. Это каторга и мучение.
— Это сладкое безумие.
— Для меня горькое.
— Из-за очкастого, учителя математики? Уверена, на самом деле его нет. Я очень хорошо знаю женщин. Лора просто обязана была, напоследок ляпнуть какую-нибудь гадость. Ее тоже можно понять: она оскорбилась, сработала защитная реакция. Мужчины в таких случаях лезут в драку, а женщины стараются причинить душевную боль, — и поизощреннее, — словами… Почему ты не хочешь позвонить Сандре?
Курт по лошадиному помотал головой:
— Не могу… Как-то это… пошло, скверно. Я бросил ее младшую сестру, унизил девушку… И что теперь? Сказать: «Привет, Сандра, ну вот я и освободился. Очередь за тобой». Не могу. А Лора будет ежедневно устраивать ей сцены с битьем посуды? Сандра и так, бедняжка, натерпелась в своей жизни… Я, кстати, до сих пор не знаю, что случилось с их родителями. Таинственная история.