что такое война и смерть.
Так он разошелся, что мне стало неловко – засобирался домой. Он вдруг опомнился и говорит:
– Куда торопишься? Посидим, потолкуем… Мы вот шесть лет не виделись, а мог бы меня и не дождаться. По подвалам последние годы скитались с женой и детьми.
Я представил их жизнь, и мурашки побежали по спине. А может быть, просто холодно и тихо было в нашем подвале.
– Ты правильно сделал, что пришел, – одобрительно сказал Николай. – Сам знаешь, мать лежит больная, от нее никуда не уедешь. Ну, попросил соседей-чеченцев присмотреть за ней, а сам сюда. Душа болит, как они здесь устроились. Надо и самому сюда перебираться. Но мать больную не перевезти. Да и нужна ли мать больная жене. Она и на меня косо смотрит за то, что часто выпиваю. Поеду назад, к матери.
– Это ты, Николай, правильно сделаешь, – подтвердил я.
– Выпили, и еще выпьем. Ты не думай, у нас есть что выпить – вон, полную канистру спирта привез. Спирт проверенный, его солдатам во время войны раздавали. Вот я и разжился.
– Нам, однако, уже хватит, – заметил я.
– Ты почему так говоришь? Ты гость, да как-никак, почти родственник, с сестрами живем. Мне с тобой интересно посидеть, поговорить. Там, в Чечне, кто по норам забился, а кто в горах пропадает. А ты, – обиделся он. – Вроде как спать меня укладываешь.
Долго мы еще беседовали, как отключились, не помню.
Проснулся я под утро, глядь, Николай еще спит – похрапывает. Я поднялся по ступенькам подвала наверх, а дверь дубовая заперта. Ну, думаю, какая тварь закрыла дверь, не удосужившись посмотреть, кто там внутри находится. А у самого голова трещит, в горле пересохло. Бросился к емкостям – воды нигде нет. Стал тормошить Николая. Тот зло пробурчал, повернулся на другой бок и захрапел с новой силой. Тут-то я и стал кричать, стучать в дверь кулаками, ногами. Прислушиваюсь, а снаружи никакого звука, даже шороха не слышно. Вымерли там наверху, что ли?
Николай выругался и спросил, еле дыша:
– Что ты шумишь? Откроют, куда денутся…
Я и говорю:
– Хорошо, если на работу не ушли.
Николай засмеялся. С любопытством вглядываясь в меня, спросил:
– Ну ладно, моя привыкла к моим выходкам. В Чечне я мог пропадать на несколько суток. Но твоя-то должна тебя искать?
Я ничего не ответил, хотя про себя отметил резонность доводов Николая.
Плутоватая улыбка на лице Николая стала еще шире. Он предложил:
– Зачем зря стучать, давай петь песни. Если моя жена дома, она услышит. Она ужас как не любит, когда я пою. А пою я только после бутылки.
Для смеха мы затянули: «Шумел камыш, деревья гнулись, а ночка темная была…». Николай пел громко, во все горло. Я же, расстроенный за себя и за жену, практически потерял голос. Николаю было проще, он к своей супруге хладнокровие имел… Он ей простора не давал, как я понял с его разговора.
– У меня все в доме было по местам: жена – баба, а я – мужик. А мужик – он и в Африке мужик, завсегда его верх должен быть. Что касается выпивки, то приоритет за мужиком. Кулаком по столу и все в норме.
– Нет, Николай, – возразил я. – так нельзя поступать, она же женщина.
– Что ты мне об этом рассказываешь? – вскипел он. – Это у вас, ученых, так заведено, а мы люди простые, жена должна понимать мужа с полуслова. Раньше так везде было заведено – и семьи крепкими были. А теперь много воли у баб.
С этими словами Николай во всю глотку заорал:
– Рюмка водки на столе…
В конце песни он вдруг произнес:
– Что-то опохмелиться хочется…
Мы посмотрели на стол, на нем лежали сухие куски хлеба, да в канистре еще спирт остался. Николай порыскал по подвалу, принес трехлитровую банку консервированных помидоров, лихо ее открыл и отпил немного рассола. Я обрадовался его находчивости. Песни смолкли. После выпитого стакана разговор о женщинах продолжился:
– Если на то пошло, Катерина меня, как женщина, устраивает, но как баба, никуда не годится. Для жизни, к примеру, баба больше подходит. Она на любую работу пригодна, она все сама может. Вот твоя, ты ее на руках носишь, а она взбрыкивает.
– Это точно, – подтвердил я.
– Мысль мою уловил? Я свою не боюсь, а ты перед своей, как осиновый лист, дрожишь!
У Николая появилось хитроватое и самоуверенное выражение лица. Я покосился на закуску, вольно или невольно показывая, что она скоро закончится. Меня вдруг осенило. Чтобы закончить бесконечную тему, я предложил:
– Давай, Николай, выпьем за твою мать!
Тост был на редкость удачным. Николай замолчал, налил в стакан, взял кусочек хлеба, понюхал и залпом выпил, не закусывая.
– За мою мать не грех и выпить – она настоящая женщина и баба в одном лице. Наливай еще!
Николай, наклонившись ко мне, хрипло сказал:
– Я и забыл за мать выпить, это ты правильно сделал, что подсказал мне. Очень даже правильно. А то я и забыл. Забыл и все дела. Что ты с нас возьмешь? Пьем просто так, будто нам и выпить не за кого… За мать до дна! – потребовал снова Николай.
Он как-то быстро после этого обмяк, свалился на бок и заснул моментально. Я же, глядя на Николая, думал о его судьбе, и на душе как-то стало тоскливо и грустно. Я думал о том, что им, беженцам на своей родной земле, не по своей воле оказавшимся у разбитого корыта, может дать моя Россия?! Я тоже заснул. Не помню, сколько я проспал, но проснулся от толчка. Открыл глаза, а надо мной стоит моя жена и ее родная сестра. Моя жена зареванная, а Катерина матерными словами покрывает меня:
– Такую твою мать, не знаешь, что ему пить нельзя, закодирован, может умереть в любую минуту.
Жена обняла меня крепко, приговаривая:
– Тебе же нельзя пить, сердечко больное. Я вся извелась за ночь в поисках тебя, разве так можно, что только не передумала…
Я смотрел на свою жену удивленными глазами и не верим своим ушам: такой внимательной свою жену я никогда не видел.
Катерина схватила со стола пустую полиэтиленовую бутылку и стала нещадно бить ею Николая по голове. Тот вскочил как ошалелый и практически на четвереньках пополз по ступенькам к двери подвала. Моя жена помогла мне выйти на свежий воздух, заварила крепкий чай, еще целый час приводила меня в чувство. Я уже никого не видел, даже не помнил, куда исчез Николай.
На следующий день под вечер Катерина появилась в нашей квартире и с яростью набросилась на меня:
– Что