излишни. Немного отдышавшись, девушка встала и, едва не упав, приблизилась к Леону. Молодой человек взял её под правую руку, старик — под левую, и в таком положении втроём они двинулись назад, туда, где оставили машину. Они часто оглядывались, будто надеясь, что предатель сдастся на их милость, но так никого и не дождавшись, продолжали идти дальше. Каждому из солдат приходилось нелегко, но сложнее всего было Невелис. Мало того, что сейчас перед её глазами проносились травмирующие воспоминания прошлого, болела голова, так ещё девушка к своему ужасу осознала, что совершенно не чувствует раскаяния. Минутное сожаление прошло, и теперь Невелис искренне удивлялась, что её друзья так остро отреагировали на то, что теперь она свободна от печати и фактически — от угрозы смерти.
— Быть может, он прав, — негромко сказала она.
— Кто? Раапхорст? — решив, что это шутка, спросил Леон.
— Да. Он сказал, что, может быть, нам стоит пойти с ним. Конечно, это бред, но с другой стороны, вдруг там окажется лучше, чем здесь… — неуверенно заговорила девушка. Старик, отпустив её, остановился и, поджав губы, строго спросил:
— Ты это серьёзно? Говори?
— Почему нет?
— Да потому что это его влияние! Ты думаешь как предатель, ты говоришь, как дезертир! Это омерзительно! — грянул Эдер. — Поклянись, что сказала это несерьёзно, и мы с Леоном сделаем вид, что ничего не слышали!
Девушка ничего не сказала и заплакала. Смягчившись, старый воин вновь взял девушку под руку и произнёс: «Прости… Я понимаю, что это всё от нервов. Нам всем тяжело пришлось, но обещаю, я сделаю всё, чтобы тебя оправдали»
***
«Жизнь — интересная штука. Кто бы мог предположить, что сегодня случится так много? Возможно, данный исход лишь случайность, но почему же то, что кажется мне неожиданным, не могло быть спланировано заранее? Фрактал вероятностей не поддаётся описанию, и весьма хорошо, что всё произошло именно так. Даже смерти невинных теперь не кажутся мне такими ужасными», — думал Евгений, шагая по влажному песку. Его тело била дрожь, взгляд мужчины наполнился лихорадочным блеском, но Раапхорст чувствовал себя прекрасно и не замечал ни страшного возбуждения, ни усталости.
— Сначала безумный бог душил меня скрипичными струнами, а теперь я лежу на палой листве бездыханный, но счастливый. Значит ли это, что я проиграл? Нет, я смотрю на звёзды, и мой разум свободен, ведь как ни странно, безумный демиург не был последней границей сущего, — взглянув на воронов, носившихся над ним, пробормотал мужчина. Он вспомнил текст старинной песни, прочитанный им в книге по искусствоведению, и улыбнулся, словно найдя в старых стихах ответ на какой-то важный вопрос.
«Жаль, что я не смог заставить их пойти со мной. Хорошо, что они отпустили меня и остались целы, но мне бы больше понравилось, если бы я смог изменить их и сделать своими союзниками. Несмотря на ядерную глупость, они вызвали во мне сочувствие и симпатию. Интересно, отчего?» — мысленно промолвил Раапхорст, вспомнив боевых эовинов.
Один из воронов, словно ощутив смятение духа своего создателя, снизился и сел на плечо Евгения. Мужчина улыбнулся, словно встретил старого друга.
«Как странно, когда-то вы казались мне бесполезными. Пустое дело, обречённое на критику научного света. Но теперь, я понимаю, как страшно заблуждался. Вы не просто птицы, не просто оружие, вы инструмент моей воли. Только благодаря вам, я могу повлиять на мир», — мелькнуло в сознании эовина, и он, не выдержав нахлынувших чувств, нежно погладил чёрную птицу по спине. Ворон посмотрел на мужчину, каркнул и легонько ткнул клювом Евгения в щёку.
— Я не шучу, — восприняв это, как насмешку, ответил эовин. — Не так давно я хотел присоединиться к сопротивлению, но теперь понял, насколько это глупо. У них свои цели, у меня свои. Кроме того, я не думаю, что их методы мне подходят. Эти люди пытаются подорвать власть Атерклефера и не подозревают, что тотчас, как только он падёт, найдутся сотни великих родов, жаждущих занять престол. Никакие ухищрения и потуги повстанцев не смогут повлиять на это. Значит, нужно действовать иначе.
Ворон издал странный гортанный звук, и Раапхорст отчётливо услышал проекцию его мыслей, сверкнувшую на информационном уровне.
«Зачем?»
— Атерклефер лишил меня многого за то, что я делал то, что считал нужным. Из-за него я бегу, из-за него мне пришлось отказаться от любви, и из-за режима, им поддерживаемого, я всю жизнь терпел унижения. Но более не намерен. Должен настать конец хаосу, и я приближу его, — ничуть не удивившись, ответил Евгений. Птица моргнула, будто поняв его, и вдруг взмыла в небо.
— Лети, — улыбнувшись, сказал Раапхорст. — Я знаю, что ты и твои собратья вернётесь. Как бы смешно это ни звучало, но сейчас я отчётливо понимаю, что птицы бывают вернее и умнее многих людей. Они устают ходить, дышать, жить, но вы никогда не устанете летать — и в этом вы подобны мне — я никогда не остановлюсь!
ⅫⅠ
Холодно и сыро…
Пятый полк встал под Этрином и должен был находиться там двое суток, до получения дальнейших указаний и прибытия третьего батальона, отставшего при переходе границы. Кроме того, командование обещало доставить дополнительные танки, партию оружия и что-то ещё, о чём простым служащим не следовало знать.
Пьеру было всё равно: он ждал предстоящий бой. Он, как и его сослуживцы, знал, рано или поздно они пойдут в наступление, и эта мысль не давала ему спокойно жить. Молодой человек не спал вторую ночь, плохо ел и с многочисленными своими знакомыми говорил как-то нехотя, мысленно обращаясь к завтрашнему дню. Сидя у палатки, на влажном бревне, где солдаты вчера принимали пищу, парень, одетый в серую армейскую форму, смотрел на древние городские стены, возвышающиеся в заболоченной низине.
«Зачем нам эта развалина?» — вчера спросил кто-то у полковника. Зря спросил: отругали, идиотом назвали, сказали, что и так понятно. Пьеру, наблюдавшему эту сцену, понятно не было, но спросить он не решался.
— Если надо, значит надо. Нас здесь не за вопросы кормят, — сам себе сказал он и на время успокоился, но сейчас непонимание происходящего снова занимало его. Вместе с тем, парень размышлял, как он будет чувствовать себя, если ему придётся кого-то убить. С одной стороны, он знал, если есть великая цель, то в борьбе за неё можно лишить жизни, но с другой — что если цели не окажется? Что если вся эта война лишь бессмысленная игра? Тогда убийство — не средство, а преступление? Обычно эти мысли пугали Пьера, но сейчас