Мысли Мишеля летят под «Аллегро виваче» к другой музыке, которую он услышит в Петербурге. А сам он нетерпеливо посматривает в окно: когда же сядет солнце? Так бы и подтолкнул его, чтобы началось, наконец, самое главное!
На лугу за домом с утра поставлены качели и на вбитых в землю кольях настланы дощатые столы. Под командой управителя Ильи Лукича и ключницы дворовые носят туда пироги, жареное, кадушки с брагой, пенное, орехи, пряники…
Вот там, на лугу, и будет самое главное!
Глава четвертая
Когда солнышко, притомясь, уляжется на пуховую постелю и облако задернет за ним воздушный полог, тогда на лугу за домом расцветет песенное царство.
Песня все может! Песня поставит на лугу узорчатые терема, в травах засияют лазоревые цветы и по небу полетит, полыхая, Жар-птица. Песня все может!
А без песни праздник не в праздник новоспасскому барчуку. Сама покойница Фекла Александровна выводила в этот день надежу-внука на луг к народу. Накинет, бывало, бабушка персидскую шаль-парад, а Михайлу, конечно, в шубку обрядит: май-то май, а на лугу, чай, росно! И ходит новоспасская госпожа с внуком меж праздничных столов:
– Встречайте, мужики, Михайлу свет Иваныча! Величайте его, девки, песней!
А как отойдет бабушка в свои покои, еще долго бродит по лугу Михайла Иванович с нянькой Авдотьей. Ходит Мишенька по плакун-траве, ходит по лазоревым цветам, из одного песенного терема в другой гостит. И каждый год повторялась в этот день одна беда: никак не увести Мишу с луга. За песни ухватится – с места его не сдвинешь.
– Не хочу, нянька, домой!
Хочу, мол, Авдотьюшка, в песенном царстве жить! Вон куда собрался, несмышленыш…
Конечно, кто поверит, доживши до тринадцати лет, будто возле самого дома, на ближнем хоженом лугу, цветет песенное царство? Дорога по лугу не к чудесам бежит – в Шмаково ведет. Ввечеру на лугу не лазоревые цветы цветут – лягушки на холодок ползут. Все так. Но в рожденный день, когда все сбывается по твоему хотению, как по щучьему велению, кто скажет, где кончается в этот день ближний луг и где начинается дальнее песенное царство?
Еще гремит в новоспасской зале дядюшкина музыка, а на лугу у праздничных столов уже собирается народ. Кто сегодня на усадьбу пришел, тот и гость. А гостят гости не к барину с барыней, не в господские хоромы. Идут гости к барчуку на луг. На лугу он сегодня хозяин, он и встречает гостей.
– Расти, Михайла Иванович, большой! Дай бог!
– Не расти ты большой, а расти умный, вот как!
– Умный, Михайла Иванович, родись, а расти ты счастлив!
– Здрав будь на многие лета!
Мужики садятся за одни столы, бабы и девки степенятся за другими. У мужиков армяки и бороды крашены в один пегий цвет, а бабы в Ельне цветисто ходят. На бабьих сарафанах алые зори играют, на девках палевые шелка шуршат…
Девки побойчее уже передвинулись со столов к качелям. Заскрипели качели, как немазаные колеса. Никак поехали девки в песенное царство? Нет, не время еще: и путь к песням далек, и качели – тихоходы.
За зваными столами поспешать – хлебу-соли бесчестье. За убранными столами чару пить – не дрова рубить. Пированье не с песен начинать. Начинать его с дальнего присловья.
Новоспасский владетель Михайла Иванович сидит за столом и слушает мужиковы речи.
– Плодный ноне год, нечего сказать!..
А от года к году и к былому повернулись. Оно теперь в Новоспасском никаким быльем не порастет.
– Правду ль бают, мужики, что Бонапарту на остров посадили, а вокруг того острова ходят бессменно корабли и генералы с адмиралами на том острову Бонапарту стерегут?
– Может, так, а может, и вовсе сгинул злодей. Что в нем, Бонапарте, теперь есть? Одна анафема!
– Вот, значит, и воюй, анафема, на острове Буяне!
– А не слыхал ли ты, Михайла Иванович, где такой остров сыскали, что земля его, злодея, стерпела?
Мишель рассказал все, что знал.
– Н-да, – качают головами мужики, – сидит, значит, на острову и Расею вспоминает?..
Пенится на столах пенное, течет по усам брага, а управитель Лукич опять распоряжается поднести нового хмельного припасу.
– Гуляйте, хозяева! Барин Иван Николаевич поклон шлет и новорожденного уважить просит!
– Михайла Иванович! – кличут от женских столов.
Теперь гостьи хозяина зовут, теперь они его чествовать желают. Но от хмельного бабы все еще степенятся. Когда стемнеет, тогда и они пригубят, а там по разрешенной дорожке за бабкой Анисьей Федосья повторит, за Федосьей Татьяна, за Татьяной Ульяна… Обойдет чарка круг и опять к бабке Анисье вернется.
А пока что идет за столами тихая беседа. И в той беседе первое слово от баб – корове в уважение. От доброй коровы не только ребятам крынка перепадет, не только и сами хозяева в скоромный день похлебают. От коровы весь красный товар в дом идет.
– Вон, бабоньки, дьячкова Нежка доится, всем дьячковым дочерям приданое припасает!
– Известно, корова – вторая мать!
От приданого и к свадьбам перешли. Перебрали всех, кого на Красную горку обкрутили, а потом невест, которые на выданье. Беда ныне с невестами. Мало после войны женихов. Ядреные девки в пустоцвет цветут.
– А за пастуха – второй год Петруха сватается – ни одна не идет!
– Пастухова звания стыдятся, не дуры ли?
– И впрямь, – соглашается с таким мнением барчук и соображает про себя: «Коли Петруха-пастух на рожке играет, всех дядюшкиных трубачей за пояс заткнет!»
Но тут, приняв от соседки чарку, бабка Анисья положила зачин второму кругу. Сдается бабке, что она и точно по второму кругу идет. Да ведь бабка не письменная, где ей чарки счесть? По второму, так по второму. А чарки, которые промеж кругов прошли, те не в счет. А не в счет, так и не во грех, а не во грех, так и не в осуждение. По бабкиному счету даже степеннее выходит.
Но бабке Анисье выпить – не девку окрутить.
– Здрав будь, касатик, здрав будь, господин наш Михайла Иванович! – начинает Анисья и, прежде чем выпить, еще скажет новорожденному многие заговоры: и от злого глаза, и от присухи, и сорок мучеников помянет, и дев-льнянщиц скличет, и все присказкой повершит: – А Михайле свет Иванычу чару пить-выпивать, а Михайле свет Иванычу хмельному не бывать. Не пить ему пива допьяна, не пить зелена вина до беспамяти, не пить медов сладких до беспросыпу!
Та присказка верная! Ею люди от веку живы. Хоть бы и бабку Анисью взять: бабка выпьет, а хмель ее не берет. На то и заговор положен: пей, да дело разумей!
Неподалеку от баб присел на лугу, как туретчин, на карачках Филька-сыч и, не глядя, перебирает на балалайке. Для начала парень нивесть что из себя выкраивает, а потом как брызнут струны серебряным дождем, как поскачет тот веселый дождь по зеленому лугу…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});