из дома и тоже ринуться в наемники.
Но он не добрался даже до расположения войск. На него напали в пути какие-то дезертиры и проткнули ему голень протазаном. К нам мальчика привезли со страшной гноящейся раной, сестра Юлиана долго билась над ним, но ногу все равно пришлось отнять. Ампутацию он пережил, а потом неделю молча лежал, глядя в стену. Затем попросил бумаги — решил, дурак, покончить с собой и хотел написать письмо матери. Извел уйму листов, ничего не придумал и от тоски начал рисовать.
Он нарисовал пером и чернилами такой портрет сестры Стеллы, что даже наша наставница пришла посмотреть. Сейчас этот мальчик все еще плох. Но теперь он хочет жить. Мать пообещала ему, что отправит его в Сиену изучать живопись, когда он поправится. А теперь скажи: его умерший брат виноват в том, что у него теперь нет ноги? Или, напротив, если бы не смерть брата, он никогда не узнал бы о своем таланте? Здесь нет правых и виноватых, Пеппо. Есть просто жизнь. Она не добрая, не злая, не скупая, не щедрая. Она равнодушная. И поступает так, как ей вздумается, вини себя или не вини.
Юноша не ответил, только снова потянулся к руке Паолины. Несколько долгих минут они молча сидели в тусклом свете свечи, и девушка опять чувствовала, как мир сужается, становясь тесным. Только на сей раз в этом мире было слишком уютно, чтобы она могла себе позволить раствориться в нем.
— Пеппо, — прошептала послушница, — уже совсем темно. Мне пора возвращаться.
Оружейник нахмурился:
— Паолина, что с тобой сделают в госпитале за отлучку?
Девушка снова надела велон, внутренне похолодев от этого простого вопроса.
— Посадят под замок. Самое время отоспаться. Ну, еще котел суповой почистить велят. Пеппо, это же госпиталь, а не тюрьма. Меня накажут, но не плетьми и не каленым железом.
Юноша лишь покачал головой, отпирая дверь, но Паолина знала, что не убедила его. Однако, снова выйдя на галерею за пределы тесной каморки, казавшейся обособленной от всего прочего мира, девушка ощутила, как ее самообладание стремительно уходит в песок. Снизу доносились громкие голоса гуляк, напоминая, что ей сейчас предстоит спуститься с лестницы вместе с Пеппо, а затем у всех на глазах покинуть с ним тратторию… О возвращении в госпиталь Паолина пока не думала.
На лестнице было темно, ступеньки нещадно скрипели под ногами, словно старательно оповещая всех о каждом спускавшемся. Перед последним пролетом Паолина несмело скосила глаза на Пеппо. Смутится ли он перед прочими постояльцами траттории?.. Но оружейник лишь хладнокровно подал ей руку.
— Не оступитесь, сестра, — ровно произнес он, помогая ей спуститься в залу. Гомон нетрезвых голосов предсказуемо смолк, и Паолина ощутила, как заливается удушливой краской под перекрестным огнем множества взглядов. Ей захотелось бегом броситься вон из траттории или незамысловато спрятаться за спину Пеппо.
А с крайней скамьи, будто в издевку, уже поднимался отвратительный капрал Бьянко. Похоже, за прошедшее время он придумал достойную отповедь монахине, давшей ему укорот прямо на глазах у приятелей.
Оружейник, однако, тоже почувствовал приближение капрала и загородил Паолину.
— Бьянко, ты не вовремя, — холодно отрезал он. — Я должен проводить сестру обратно в госпиталь. Потолкуем после.
Но капрал вдруг пробурчал без всякой враждебности:
— Погоди, Риччо, не ершись. Мне всего-то два слова сказать…
Пеппо закусил губу, на челюсти дрогнули желваки, но он молча отступил на шаг. А Бьянко хмуро обратился к Паолине:
— Сестра. Я тут повел себя, как скотина подзаборная. Ну, в смысле… я был груб. Я вообще, признаться, не мастер себя по-людски держать. Но вы не подумайте, не такое уж я дерь… виноват… не совсем я человек поганый. Вы, сестра, простите дурака. И еще. Вы обещали за меня помолиться. Мне б оно… не лишнее.
Он замялся, глядя на девушку исподлобья с высоты своего исполинского роста. Но Паолина улыбнулась в ответ:
— Я не забуду, капрал Бьянко. Благослови вас Господь.
Она двинулась к выходу из траттории. В тишине слепой оружейник отворил перед ней дверь, и черная ряса растворилась в вечерней темноте.
Капрал вернулся к столу. С минуту посидел, мрачно царапая ногтем столешницу, а потом поднял глаза и проворчал трактирщику:
— Чего вылупился? Подай еще вина.
* * *
До самого госпиталя они шли, ни разу не нарушив молчания. Пеппо чувствовал, что Паолине страшно, как бы она ни пыталась убедить его в пустячности своей грядущей расплаты за побег. Но он точно знал, что на сей раз совершенно бессилен, и тихо изнемогал от злости.
Сама же девушка твердо решила не тратить время на то, чтоб заранее переживать неизбежное. Она молча шла по темной улице, почти наслаждаясь гниловатой прохладой каналов, оглядывая город, который днем показался ей таким враждебным, и безмолвно вбирая последние минуты близости своего Лукавого. Она знала: это их последняя встреча. И ей хотелось запомнить ощущение тесноты мира, испытанное ею сегодня.
В тишине они дошли до госпиталя и остановились у того самого распятия. Паолина вскинула глаза на своего спутника и поняла, что безумный день подошел к концу. Нужно просто попрощаться, не мешкая и не говоря лишних слов, иначе все станет еще сложнее.
— Пеппо, — ровно начала она, — мне пора. Не говори ничего, мне не нужен ответ. Не тревожься обо мне, я сама за себя постою. Ты многому меня научил. И не смей ни в чем себя обвинять. Прощай, Лукавый. Будь осторожен.
Девушка несмело шагнула к нему, на секунду прижалась лбом к его плечу, отшатнулась и двинулась к арке госпиталя. Но ее тут же настигли легкие шаги:
— Постой, — глухо попросил Пеппо. На миг заколебался, потом быстро и твердо проговорил: — Я только хочу сказать тебе. Я твой. Невелик подарок, я знаю. Но я твой, и я всегда у тебя буду. Пока я вообще буду. Не говори ничего, мне тоже не нужен ответ. Прощай, Паолина. Береги себя…
Он на миг протянул руки, будто ища ее в пустоте, но тут же отдернул их и отступил назад. Девушка безмолвно глядела, как его силуэт скрывается в густой тени церковной стены. Потом развернулась и устремилась к арке, мучительно сглатывая вновь вставший в горле горячий тугой ком.
…Почему-то после этих скомканных, неуклюжих слов, услышанных ею у распятия, Паолине вовсе не страшно было входить в тяжелые двери госпиталя. Внутри было пусто и темно, так же как в приемной, скупо освещенной чадящей свечой. Ожидающий ее скандал казался пустым и бессмысленным, а наказание — не настоящим. Послушница медленно закрыла за