class="p1">— Я буду молиться о вас, капрал Бьянко. Молиться, чтобы вам никогда не довелось заживо гнить на койке в богадельне, всеми покинутым и никому не нужным. А если такова будет ваша судьба — чтобы и для вас нашелся такой же Фабрицио, который бескорыстно принесет вам кусок хлеба.
Голос Паолины растворился в тишине зала. Все так же потрескивали свечи, где-то скреблась мышь. В этом гулком безмолвии почти никто не расслышал скрипа ступеней под легкими прихрамывающими шагами, когда вдруг раздался одинокий голос:
— Что интересного я пропустил?
Девушка обернулась. На нижней ступени лестницы стоял Пеппо. Правая бровь была рассечена, на скуле виднелся свежий кровоподтек, щеку полосовали полузажившие царапины. В тишине он повернул голову в сторону стойки, будто потянувшись на взгляд девушки, и она заметила, как смуглое лицо заливается медно-желтоватой бледностью.
— Сестра Паолина? — медленно и отрывисто окликнул он.
Глава 13. Хлеб по цене совести
В питейной зале снова вспорхнул ропот, но Паолине уже не было дела до любопытных глаз. Она бестрепетно подошла к лестнице и проговорила:
— Фабрицио, вы узнали меня… Мне тягостны эти слова, однако я принесла горькие вести. Аркебузир Таддео скончался сегодня. Но вы были добры к несчастному, и перед самым уходом он говорил о вас. Увы, он не смог проститься с вами, но строго велел мне передать вам его последние напутствия.
Проговаривая эти гладкие фразы, в основном надерганные из плавной речи более опытных монахинь, она опасалась, что Пеппо чем-то выдаст удивление, но он лишь склонил голову, хмурясь:
— Благослови вас Господь, сестра, за вашу самоотверженность. — Он сбился, будто тоже повторял за кем-то эти подчеркнуто любезные слова и вдруг забыл следующий оборот. Облизнул губы и неуверенно добавил: — Простите, для разговора я могу лишь пригласить вас в свое жилище. Это, вероятно, неловко…
— Я Христова невеста, Фабрицио, — независимо отрезала Паолина, слыша за спиной усиливающийся шум. — К монашескому платью грязь не пристает.
Она не раз слышала этот постулат от сестры Инес и находила его напыщенным и смешным. Но сейчас он сам сорвался с языка. Паолина выпрямила спину и последовала за оружейником вверх по скрипящей дощатой лестнице, стараясь не думать, в какие лохмотья через пять минут превратится ее доброе имя.
Лестница вела на третий этаж, на обшарпанную галерею, куда выходило множество неказистых дверей. Оттуда расстилался не лишенный живописности вид на предзакатный муравейник Каннареджо. Вниз колодцем уходил провал захламленного заднего двора. Пеппо подвел Паолину к одной из комнатушек и отпер, пропуская девушку внутрь.
Она несмело вошла в почти темную каморку, скупо освещенную тугими солнечными нитями, бьющими сквозь щели закрытых ставен. А оружейник снова запер дверь и прислонился к ней спиной, словно опасаясь, что нежданная гостья попытается сбежать. Паолина обернулась, и повисла тишина.
Только сейчас, когда ее мытарства закончились, когда никуда уже не нужно было идти и никого искать, когда ничьи глаза не смотрели в спину, а шепотки не вились слепнями вокруг, она вдруг осознала: ее безумная авантюра удалась. Она нашла его в этом человеческом котле, своего неуловимого Лукавого, которого ищет столько людей. А он стоял, молча глядя незрячими глазами куда-то поверх ее головы, и на лице его замерло незнакомое ей растерянное выражение.
— Это ты… — невпопад пробормотал он и сжал дрогнувшие губы.
Вероятно, Паолине стоило сейчас в полной мере понять свое безрассудство и чудовищную нелепость момента. Она сбежала из госпиталя. Проблуждала невесть где почти весь день. И сейчас, когда время уже шло к вечерней молитве, находилась в траттории, полной военных. Наедине с человеком, ставшим причиной всех ее бед. И никто не знал, где она. Но Паолина лишь невольно потянулась рукой к ранам на лице Пеппо и только в последнюю секунду отдернула пальцы.
— А я ведь все-таки отыскала тебя… — прошептала она, тут же вспыхнув жгучим румянцем. Не нашла фразы поумнее. Но Лукавый молчал, и Паолина беспомощно добавила: — Ты не рад мне?
Пеппо вздохнул, прижимаясь затылком к двери, будто под прицелом.
— Не рад? — отрывисто переспросил он. — Не рад…
Он произнес эти слова медленно и почти удивленно, словно не уверенный, что правильно помнит их смысл. А потом вдруг шагнул вперед и стиснул Паолину в объятиях. Она вздрогнула всем телом, будто задремавший на окне и случайно пойманный голубь. Всполошенно что-то зашептала, пытаясь высвободиться, но Пеппо только крепче прижимал ее к себе и бормотал:
— Сейчас. Сейчас. Еще секунду.
Она затихла. Худые плечи медленно расслабились, и Пеппо ощутил, как вокруг него тоже несмело сомкнулись руки.
Ему никогда не снилось таких снов. И он точно знал, что ее не должно здесь быть. Однако недавние ушибы не перестали болеть, и в комнате раздражающе пахло оружейной смазкой от вычищенного мушкета, и ставня поскрипывала, колеблемая вечерним бризом. А значит, все было наяву, и случилось что-то совершенно немыслимое. Наверное, нужно было спешить. Нужно было думать и принимать решения. Но он просто продолжал стоять на месте, бездумно сминая ладонью шелестящий велон, прижимаясь щекой к ее виску и медленно, словно раскаленный пар, вдыхая смесь ладана и щелока, настоянную на особенном горьковатом запахе, принадлежащем только ей.
А Паолина лишь чувствовала, как отчаянно она устала. От мира, от людей, от всего, что происходит за пределами этой темной каморки. Впервые за много недель ей было спокойно и бестревожно, и отчего-то казалось, что только так и должно быть. Что именно ради этого убежища она и искала своего Лукавого: странного, непредсказуемого и совершенно надежного.
Вдруг где-то совсем близко хлопнула дверь. Паолина отпрянула, вырываясь из рук Пеппо и озираясь, будто ненароком заснула на проповеди. Оружейник вздохнул и сжал руками голову.
— Прости, — проговорил он уже почти обычным тоном, — я… наверное, должен что-то сказать… или сделать… или спросить. Но я не знаю, что именно. Ты здесь, значит, что-то случилось. А я…
Подросток осекся и замолчал, чувствуя, как пугливо-теплый взгляд мотыльком касается исцарапанного лица, и инстинктивно замирая, чтобы не спугнуть его. А мотылек стал настойчивей. Хрупкие крылья защекотали глаза, ища отклик. Не нашли, будто побившись в темные окна.
— Пеппо, не молчи! — Голос Паолины прозвучал с беззащитной настойчивостью. — Я столько искала тебя. Мне столько нужно тебе объяснить. И я совсем не знаю, что будет дальше. Просто не молчи. От этого… все не так…
Лицо оружейника, полускрытое тьмой, дрогнуло.
— Погоди… — отозвался он, — здесь, наверное, темно, как в погребе.
Он быстро подошел к окну и распахнул ставни. Розовато-оранжевый свет солнца залил комнату, и Паолина ощутила, как внутри разжался