Лида. Она тут же, позоря перед друзьями, страстно обцеловала меня с ног до головы. Ее лицо светилось летним восторгом, на голове был венок из синих васильков, собирая их во ржи, она, судя по всему, и отстала от своих, как когда-то в детстве от эшелона с эвакуированными.
– Подтянуться! – скомандовал майор. – Прибавить шаг!
По пути мы отвечали на разные дурацкие вопросы, стараясь выглядеть беззаботными, хотя понимали: правильнее сказать правду прямо сейчас, не дожидаясь прилюдного позора, поскорей забрать со склада чемоданчики, взять в приемной у Галяквы волчьи характеристики и тихо, через заднюю калитку навсегда покинуть лагерь. Но никто не решился на это. Напротив, мы зачем-то пытались шутить, рассказывали о проделках Альмы и скорой «Зарнице», а прибыв к нашему корпусу, сначала зашли в палату, сверкавшую небывалой чистотой, и майор неодобрительно спросил:
– А разве койки у вас не «отбивают»?
– Хорошая мысль! – кивнул Гарик. – Добро пожаловать в четвертый отряд!
– А как вообще наши бойцы? – не унимался строевик.
– Очень инициативные и дисциплинированные мальчики, – лицемерно ответила Полпотовна, отлично зная о грядущем нашем позоре.
Оставив взрослых любоваться идеально подметенной территорией, мы встали в общий строй, чтобы с громкой отрядной песней выйти на лагерную линейку и занять наше законное место – между третьим и пятым отрядами. Там, равняясь на флагшток, мы и ждали бесславного конца. А солнце светило, птицы пели, бабочки, капустницы и лимонницы, безбоязненно садились на анютины глазки, самолеты, раскинув стальные крылья, летели в дальние страны. Мир был жизнерадостно-равнодушен к нашему горю. Еле сдерживая слезы, мы ждали развязки.
Но хуже всех было, конечно, мне: Лиду, как секретаря партбюро Маргаринового завода, пригласили на трибуну – квадратную бетонную площадку, обнесенную железным заборчиком. Маман, отдав сумки Тимофеичу и сняв, слава богу, дурацкий васильковый венок, стояла теперь среди начальства, сосредоточенно соображая, что бы такое умное сказать детворе, если дадут слово. Мое сердце изнывало от безысходности. Я заметил в толпе суровое лицо мадам Лещинской, и мне стало страшно за друга.
И вот началось… Сначала Виталдон старательным шагом, вызвав кривую усмешку майора, подошел к трибуне, вскинул руку в пионерском салюте и отрапортовал, что дружина лагеря «Дружба» на торжественную линейку, посвященную родительскому дню, построена. Затем Анаконда о том же самом доложила председателю профкома Макаронной фабрики – пузатому дядьке в темном жарком пиджаке с красным флажком на лацкане. Тот кивнул, принимая рапорт, а потом говорил так долго и нудно, что даже на неподвижном лице директрисы появилась улыбчивая тоска. Наконец профорг призвал нас достойно встретить приближающееся 50-летие Великого Октября и замолк. В родительской толпе раздались подхалимские хлопки.
Следом дали слово Лиде, она, немного волнуясь, но довольно складно, а главное – коротко, объяснила, что без партии никакого счастливого детства, а уж тем более летнего отдыха, нам бы не видать как своих ушей, и в качестве отрицательного примера сослалась на плачевную судьбу подрастающего поколения за рубежом, где сама, как я знаю, никогда не была. После нее комсорг «Клейтука» Дима Карасев, который был старшим вожатым до Виталдона, призвал нас неустанно готовиться к вступлению в ряды Всесоюзного ленинского коммунистического союза молодежи, что является главной целью каждого пионера. И в заключение воскликнул:
– Юные пионеры, к борьбе за дело великого Ленина будьте готовы!
– Всегда готовы! – уныло отозвалась наша несчастная троица.
Наконец, подошла очередь Анаконды. Мы обреченно переглянулись. Тут как раз на солнце наползла свинцовая туча, и природа траурно потемнела. А директриса бодро, лишь изредка заглядывая в бумажку, доложила, сколько пионеров на сегодняшний день отдыхает в лагере (на 7 процентов больше, чем в прошлом году), сколько человеко-часов мы отработали на подшефном колхозном поле, какие провели соревнования, конкурсы, сколько у нас кружков и сколько пионеров их посещает. Рассказала она и о подготовке к «Зарнице». Отдельно была объявлено про музыкальную сказку «Бременские музыканты», премьера которой состоится сегодня вместо заурядного концерта художественной самодеятельности.
«Что ж, если вместо десяти разбойников песенку споют всего семь, никто даже не заметит… – скорбно подумал я. – А может, лучше скоропостижно умереть?»
Пиф-паф – и вы покойники,Покойники, покойники…
От долгого ожидания неизбежной гибели меня замутило. Ну, что она тянет?! Скорей бы! На моих сообщников было больно смотреть…
– …Теперь о самом неприятном… – трудным голосом проговорила Анаконда и посуровела.
Я почему-то вспомнил фильм «Мы из Кронштадта», там красные матросы, которым контра привязала к шеям огромные камни, перед тем как исчезнуть навек в пучине, прощаются, обнимаясь, друг с другом…
– …Так вот, о неприятном. К сожалению, в этом году из-за разногласий между пайщиками мы так и не смогли продолжить строительство бассейна. Котлован, думаю, все видели! А река Рожайка от нас далековато, да и купаться в ней небезопасно. Быстрое течение и плотина, с которой всем хочется прыгнуть. Ребенок из лагеря «Солнышко» получил увечье. Вторая нерадостная информация – это количество койко-часов в изоляторе. Оно увеличилось по сравнению с июнем на 15 процентов. Ну, и самое теперь неприятное, я бы даже сказала, безобразное явление, мешающее нам жить и отдыхать! – Анаконда внимательно посмотрела в нашу сторону…
Лемешев беззвучно заплакал. Козловский до крови закусил губу, а я чуть не крикнул, как в кинофильме «Юность Максима»: «Прощайте, товарищи!»
– …участились случаи самовольного оставления отдельными нарушителями территории лагеря, что в принципе недопустимо и создает угрозу для жизни и здоровья детей. Прошу вас, дорогие родители, прежде чем запичкать ваших чад клубникой и прочими сладостями, серьезно поговорить с ними об этом! Имейте в виду, при повторном нарушении будем безжалостно отчислять из лагеря! Думаю, пайщики нас поддержат!
В ответ председатель профкома Макаронной фабрики нахмурился и важно кивнул:
– Поддержим и родителей привлечем!
– Но не хочется заканчивать на грустной ноте, – посветлела Анаконда. – Сейчас в нашем новом клубе состоится премьера, а потом все свободны до семи часов. К ужину попрошу детей вернуть! Добро пожаловать в счастливый мир детства!
Все захлопали от радости, что официальная часть закончилась, а я испытал такое ощущение, будто с моих плеч упал тяжеленный мешок. Тут как раз выглянуло солнце, золотя мир прекрасными лучами. Мы посмотрели друг на друга, не веря своему счастью, и обнялись.
…В клубе, после триумфального исполнения песни разбойников, я, еще не успев снять драную тельняшку и стереть с лица усы, нарисованные жженой пробкой, попался на глаза Анаконде. Вероятно, от переживаний у меня начались галлюцинации, мне померещилось, будто директриса, как обычная озорная девчонка, показала мне язык… Невероятно! Лещинский-старший все-таки добыл гитару и спел пионерам жалостливое произведение «Не жалею, не зову не плачу…». Но Антонина Петровна на этот раз почему-то не ругалась, наоборот, погладила его по редким волосам тяжелой и нежной рукой. А Лемешев от избытка чувств шепнул мне, что у него, судя по