— А это что?
— Метары, — пояснил Кайн, стуча по левой колбе костяшками пальцев. — Такие есть у Вираго, только поменьше. Они измеряют силу ведьмы. Вообще-то это старомодный и не очень-то гуманный способ, но другого я не знаю.
Летиция тяжело сглотнула. Долго молчала, прежде чем спросить. Было ли Кайну ведомо сострадание? Она полагала, что нет; и все-таки не было похоже, чтобы он находил удовольствие в чужой боли.
Ее укололо в левое запястье. Госпожа ди Рейз почувствовала, что второго шанса не будет, и раскрыла рот:
— Это неприятный процесс?
— Очень, — сказал Кайн. — Готова?
Нет, хотелось закричать ей, нет. Я не готова ни к этому, ни к тому, что последует за ним. Освободи меня, выпусти меня отсюда, и я сделаю все, что ты хочешь. Я могу усадить в кресло Айте любую другую пленницу, даже Джил, только не заставляй меня проходить через это.
Ни одно из этих слов не проникло сквозь ее стиснутые зубы. Летиция медленно кивнула. Чем раньше начнется 'измерение', тем раньше закончится. Что-то щелкнуло, и странный шум затопил ее голову изнутри. Какое-то время он становился громче, обширнее, менял звучание и тональность, словно приноравливаясь к какой-то мелодии, звучащей в ее душе. Потом прибор нащупал искомый мотив, громкость в одночасье взлетела до предела, расколов череп невыносимой болью, дробящей сознание на куски.
Тысячи Летиций, зеркальных отражений ее самой, стенали и молили о пощаде — но в этом звуковом аду не было места спасению. Мысль была убита и перестала существовать. Балом правила пытка, и сколько бы она не длилась — минуту или несколько секунд, — это время казалось жертве бесконечным.
Розовая жидкость в столбиках бурлила, ее уровень стремительно поднимался и так же быстро опадал. На лице госпожи ди Рейз не отражалось ничего: разум был заморожен и утратил способность считывать эмоции. Когда она наконец открыла глаза, ее взгляд был стеклянным, как у мертвеца.
— Ну как? — сквозь затихающее гудение до нее долетел голос Кайна. — Живая? Я немного приврал. Применение маленьких метар чуть менее болезненно. Ну, в несколько раз. Странно, да? Прототипы дают точные значения, но при этом причиняют больше страданий.
Мысли, как заблудшие овцы, подгоняемые пастухом, медленно возвращались на родное пастбище. Спустя минуту или две Летиция вспомнила, как говорить.
— Ты… садился в это кресло?
— Нет. Зачем?
— Сядешь, — сказала она. — В скором времени.
Это заявление вызвало у Кайна приступ веселого смеха.
— Не могу выразить, как я завидую Ланну. Ты нравишься мне все больше и больше. — Он выпрямился, положив руки на бедра. — И все-таки я вынужден на время тебя покинуть, а то другие пленницы почувствуют себя нежеланными. Но у меня есть подарок. — Мужчина продемонстрировал ей изогнутую полоску стали с крючками по краям. — Ты не забыла тех существ в подземелье под Башней Луны?
Летиция невольно поежилась. Что он задумал?
— Помню.
— Они есть и тут. Посмотри внимательно.
Кайн указал позади себя, на непроницаемую стену черноты, и Летиция разглядела какое-то движение у самого пола. Стена шевелилась. Кайн унесет свет, и бодахи облепят ее со всех сторон, как мед мухи. Тень алчет. Ей нравится живая, теплая плоть.
Пожалуйста, оставь мне свет, пожалуйста, умоляю…
— Думаешь, я стану просить тебя?
На спинке кресла были специальные петли, за которые цеплялись крючки. Кайн приладил пластину Летиции на глаза, зацепил за петли, подергал, убеждаясь, что наглазник сидит крепко. Затем он поднял с пола фонарь.
— Нет, не думаю. Именно поэтому ты мне нравишься. Счастливо оставаться, госпожа ведьма.
Она вздрогнула. Совпадение? Так ее называл только Ланн. Но эту беспокойную мысль быстро вытеснила другая. На ее глазах плотно сидела пластина, но слышала Летиция превосходно. Бодахи шуршали, подбираясь к ней.
Шуршали… и шептались.
Интерлюдия 10. Лихорадка
Она звала его, пока не охрипла, хотя знала, что он не придет. Мысли с легкостью преодолевали расстояния в тысячи миль, но не могли проникнуть в чужую голову. Он охотился на беглых ведьм, она не принадлежала к ведьмам. Темное искусство было тяжким бременем, но впервые в жизни она пожалела, что не имела к нему доступа. Ей казалось, что тогда он явился бы к ней, снедаемой болезнью, в образе священника и палача, и принес бы ей утешение.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Она выкрикивала его имя в пустоту, думая, что темнота сжалится над ней и примет его очертания, но все было напрасно. Ее сознание наводняли яркие, живые картины, но мозг отказывался воспроизводить его черты: лицо, склоненное над ее постелью, нисколько не красивое, самое обычное лицо, и, тем не менее, столь горячо любимое.
Ее сжигал внутренний огонь, жаркий, будто пламя ада.
Глава 16
Они разговаривали мало, а вот птицы постоянно переругивались на своем языке, по всей видимости, не питая друг к другу ни симпатии, ни уважения. Фрей сидел на плече у Шадрена, и в целях безопасного общения с соколом экзалтору пришлось надеть длинную кожаную перчатку с раструбом и веревкой, охватывавшей одну из птичьих лапок. Время от времени Фрей поклевывал его в голову с шапкой темных волос, и тогда Шадрен морщился и нервно дергал плечом, чтобы сокол угомонился.
Морвена расположилась на лошади позади Ланна, как будто заняв место Летиции, и ульцескор втайне ненавидел ведьму за это. Она робко обнимала его за талию одной рукой и несколько раз едва не свалилась на землю, не удержавшись в седле. Морвена жаловалась, что натерла ноги, что ей нужна срочная передышка, что ее тошнит. Ланну все это уже порядком осточертело, а ведь ему предстояло провести в этой компании около двух недель.
Харридан вела себя пристойнее всех и никому не досаждала. Она летела за ними, иногда присаживаясь на ветки деревьев, чтобы передохнуть. Им ни разу не довелось остановиться, дожидаясь ворону. Харри иногда пропускала их вперед, но всегда быстро догоняла.
На гостиницы или полноценный ночной сон не было времени. Ланн, периодически сверяясь с картой, выбирал самый быстрый путь до места назначения. Он не собирался понапрасну блуждать по окрестностям, ведь в это время госпожа ди Рейз расплачивалась за его ошибку. Он думал о Летиции, когда ложился спать, и думал о ней, когда просыпался. Тревоги и страхи, имевшие под собой веские основания, терзали его с нарастающей силой. По ночам он видел жуткие кошмары, и прошло два или три дня, прежде чем они оставили отпечаток на его лице — под серыми глазами залегли отчетливые темные полукруги. Он не столько спал, сколько бредил; Ланн будил своих спутников сразу, как избавлялся от леденящих кровь видений, в изобилии наводнивших его сознание. Увидев его глаза, в предрассветном полумраке казавшиеся черными расселинами, полными отчаяния, никто не осмеливался ему перечить. Ланна нисколько не волновало, что благодаря раннему подъему спутники двигаются сонно и вяло — достаточно было того, что лошади ехали с приличной скоростью.
Свалившиеся на голову Ланна испытания превратили его в отвратительного попутчика. Он был постоянно зол и угрюм, в любой беседе отпускал колкости, а за задержки бранил своих спутников на чем свет стоит. Шадрен с Морвеной сошлись на том, что лучше оставить его в покое, но даже после этого Ланн не упускал случая кого-нибудь охаять или оскорбить. Однажды экзалтор осмелился напомнить ему, что они с Морвеной пустились в путь не по доброй воле и нечего заставлять их ежеминутно жалеть об этом. На это Ланн сказал, пронзая собеседника недобрым взглядом:
— Как оно, жить в подземелье, словно крысы? Нравится?
Шадрен кисло улыбнулся. Работа преследователя и палача в его понимании была ничем не хуже любой другой. Кому-то выпала участь создавать новых людей, а кто-то занимался тем, что их вешал. Так был устроен мир: каждому отводился свой уголок, будь то пыточная или спальня.
— Завидуешь, что ли? — в свою очередь спросил экзалтор.
— Чему? — фыркнул Ланн. — Тьма ваших пещер произвела на свет такого, как Кайн. Скажи-ка мне… кого-то из вас, особенных, хоть раз лишали головы за неповиновение? Излишнюю жестокость в отношении обвиняемых? — Шадрен хотел что-то ответить, но Ланн не дал ему и рта раскрыть. — Прижигали вашу плоть каленым железом или избивали до потери сознания? Вас мучили? Истязали?