Читать интересную книгу "Третий Лад - Родион Создателев"

— пять зажжённых свечей. Камора озарялась всполохами развесёлых зелёных огонёчков. Марфа Лихая с прикрытыми очами шептала заклинания…

Но вот — боярыня смолкла и открыла глаза. Вода в лохани начала пузыриться-буруниться, будто закипала от нагревания... Валы едва не выплёскивались за края посудины.

Мгновение — водичка совсем успокоилась... На зеркальной глади появились изображения: мелькнула смарагдовая митра с диамантовым крестом, чёрная шапка-тафья, шапка-мурмолка с соболиным околышем и синей тульёй. Чуть погодя обозначился чёрный кафтан с золотистыми и малиновыми позументами...

— Веселее огонёчки, веселее. Суть узрить мне надо, суть...

Вода снова принялась тихонечко пузырится.

— Нет сейчас делов важнее. В путь, ребята, в добрый путь.

Смарагдовые огоньки заплясали по каморе живее и ярче. Серьги в ушах боярыни Лихой, её перстень на указательном пальце, также лихо заискрились зелёными всполохами. Марфа Лихая будто из воздуха достала смарагдовое ожерелье и принялась живо перебирать пальцами светящиеся камушки...

Лет сорок тому назад, в мужском монастыре, что стоит неподалёку от Пскова, тронулся разумом зрелый чернец по имени Леонидий. В один расчудесный день, он стал нести ересь, что, дескать, рядышком то время прекрасное, когда все грешные человеки исцелятся от страстей земных и станут по небесам парить, словно птицы. Игумен насторожился: то ли монах ближе к Господу сделался, то ли горо́дит опасную ересь... Спустя седмицу, чернец забрался на колокольню... и ухнул вниз камнем.

Не дождался он тех времён... поспешил. Либо не услышал инок глас народный: “Без дела жить — только небо коптить”. Зело непростое дело то: без крылов к небесам прогуляться да обратно к землице невредимым вернуться. Уметь надобно...

А какая всё-таки невероятная услада — воспарить над землёй аки птица и парить... лететь по невесомому воздуху. Сверху земная твердь совсем иная нежели грешными ногами её топтать. Шелковистые локоны рыжеватого цвета вьются, как знамёна супружеской рати. Очи слезятся от встречного ветра, но можно словить и попутный... Ого-го! Восторги какие! Страсти волшебные! Нега прелестная, восхитительная. Будто муж разлюбезный обжёг васильковыми глазищами и пустил внутрь вострые молнии, от которых горячее тело корчится в судорогах. Сладострастие... полёт мечтательный! Внизу вьются тракты змеюками, синеют озёра и реки, жёлтые нивы расположились квадратусами. А что это махонькое такое попалось... крошечное плетётся. Ого-го, ха-ха! Это же человечек-букашечка! А руками то можно направление поменять! Ниже и ниже… о-о-х… едва не задела верхушку дуба. Теперь выше и выше! Ещё выше! Что за соседушка парит рядышком? Это же ястреб? Или коршун? Глазюки рудожёлтые с чёрными точками.

— Эй, пташечка! Какого племени будешь?

Ястреб спикировал вниз, подальше от огневолосой колдуньи. Чуть выше искрилась звезда диамантовым свечением. Небесное светило со вниманием следило за полётом зеленоглазой озорницы и, казалось, что оно немного посмеивается над её восторгами. Наверное, небесное тело и не такое видало тут… Началось лёгкое головокружение. Припомнились слова бабки-покойницы: “...тёмною силою не злоупотребляй… слышишь меня, красивая?” Так сей полёт не для потехи затеян, бабуленька милая, а за-ради мужа любимого, кречета ненаглядного. И отец ещё, сын твой.

— Эх, надо будет нагой потом полетать! На Ивана Купалу, ха-ха!

Зелёные кроны и жёлтые нивы остались позади... Внизу показалось великое множество крыш, неровные очертания городских площадей и рынков, плотная застройка посадской частины, вдалеке забелели стены царёва Детинца... Где-то недалече от посада разместился тот самый Сыскной приказ, а на его землях стоит — проклятущий острог-крепость. Надо бы спикировать вниз, как та хищная пташечка...

— О-о-о... У-у-х, посадские, доброго вечера!

Здравствуйте... Ох, ебиться сердце перестало. Свят, свят, свят.

— Колыван! Навроде баба в сарафане пролетела. Ведьма! Господи, выручи, Господи!

— Перебрал бражки, облу́д г-гадкий!

— Истинный хрест! Баба там пролетела.

— Да ступай ты к драному лешему!

— Не вру, Колыван! Хрест вот сичас почеломкаю.

— Вон, гляди. Черти по крышам скачут. Ха-ха-ха-ха-ха!

— Да не болбочи ты...

В небольшой темнице продолжался разговор арестанта Лихого и троицы заговорщиков. Священное сборище в самом разгаре.

— Так вы что... убийцей Государя меня сделать надумали? Не-е-е-т, бояре любезные и Митрополит Святейший. Не бывать тому!

Арестант сотворил из пальцев кукиш и показал его заговорщикам. Князь Василий прыснул смешком в бороду. Митрополит Всероссийский развернул седовласую голову к Никите.

Ату, воронец-пёс-лисица! Куси его! Гойда!

— Ежели не дашь ты согласия на участие, не взыщи, кравчий Яков Лихой. Основания и на тебя, и на твоего тестя — железные. Оба на плаху взойдёте, — процедил сквозь зубы Никита Васильевич.

Глава Опричнины схватился за рукоять сабли, обнажил клинок наполовину и резво вогнал его обратно. Лязг железа эхом отозвался в ушах воложанского дворянина. Яков Данилович немигающим взором уставился на рукоять сабли первого опричника.

— Третьему пути не бывать, Яков Данилович. Али ты с нами... али — баба Марена за вами, — молвил владыка. — Толковый ты человече, я это разумом вижу.

Митрополит три раза постучал посохом о каменный пол.

— Государству — свежая кровь нужна ныне. Никита Васильевич — самодержец, ты при нём — первый вельможа. С такими орлами... высоко полетим. Воистину будет так!

— Слушайте ответ мой, — покачал головой Лихой. — Казните меня, распинайте, на дыбе тяните. Всё одно молвлю: нет моего согласия! Царь меня — из дерьма в люди вывел. А я ему — отравы в кубок? Рука моя на такое деяние… никогда не поднимется.

Ату, гойда, гойда! Кусай его!

— Твоя рука — не подымется, а наши руки — не дрогнут, — булатным голосом произнёс Никита Васильевич.

Глава Опричнины снова лязгнул своим оружием по ножнам: туда, обратно.

— И тебе, и тестю твому Сидякину — враз наведём кончину. Думай, боярин, крепко думай. Сутки тебе даём, — кончил беседу молодой князь.

Митрополит при помощи посоха поднял с табурета высоченную фигуру и сказал на прощание такие слова:

— Проспись хорошенько, Яков Данилович. Завтра обдумай всё… и прими решение. Зла на нас не держи. Не за себя стараемся. За Отечество больно.

Яков Лихой приметил, что серебристый поток из оконца темницы сошёлся на своём пути с диамантовым крестом на митре Святейшего Митрополита...

Владыка обернул головной убор к столу, где подрагивала огоньком тлеющая свеча на маленьком блюдце.

— Свеча сия — жизнь твоя, боярин Яков Лихой. Коли откажешь нам — потушишь свечу навек. Согласишься — долго гореть будешь.

Заговорщики вышли из темницы. Щёлкнул засов. Яков Данилович размял пальцами шею, встал с лавки и прошёл к столику. Арестант долго смотрел на тлеющую свечу, пока глаза не стали слезиться...

Кравчий смочил солёной водой