Читать интересную книгу "Третий Лад - Родион Создателев"

class="p1">— Денежка завсегда счёта требует. Запомни сие, Еремейка. Как я Царём стану — тебе от меня Торговый приказ перейдёт на руки.

— Понял, Фёдор Иванович. Думку имеешь: недолго ждать?

— Царь хворает шибко. Должно — скоро...

Еремей вставил перо в держатель и сотворил крестное знамение.

— Хоть бы икону в подклёте поставил, Фёдор Иванович. А тут одно кабанье рыло сверкает клыками, как в Преисподней, прости Боже.

— Сие рыло — святыня моя. Кабан мне фортуну приносит.

— Осподи, язычество какое, — вздохнул Еремей.

— Цыц, поросёнок. Цифири вноси, чего застыл, как студень?

Фёдор Иванович зело метко назвал младшего братца хрюкающим животным. Еремейка Калганов: перёнковощёкий, среднего росточка, с плотной фигурой. Только осилил второй десяток лет. Сотворил первого сына. Сам Фёдор произвёл троих детей, брат Матвей — двух. Но старший и средний Калгановы — великие умельцы мастерить девок. Из пятерых отпрысков у них — сынок имелся только у Фёдора Ивановича.

Еремей из всей троицы имел самую нетатарскую наружность. Его скулы — не особо выпуклые. Глазюки: не карие, как у братьев, а голубые. Волосы на голове: не чёрные, а тёмно-русые, с небольшим рыжеватым отливом на кончиках.

Вдалеке раздался скрип двери: в палату вошёл средний брат. Глава Посольского приказа добрался до палисандрового стола и замер на месте. Матвей — самый представительный из троицы. Высокого роста, с ястребиным взором, худощавый и жилистый телом вельможа. Боярской дородностью в отличии от двух братьев он не обладал, красавцем не являлся: его наружность портила вытянутая в длину лошадиновастая физиономия с выпуклыми скулами. Зато средний Калганов всегда мог внушить уважения всякому собеседнику благородной статью и хищным блеском глаз леона-охотника.

Фёдор и Еремей были одеты сейчас в домашние летние кафтаны красного цвета, а Матвей Иванович прибыл в гости к старшему брату прямиком со службы и смотрелся щёголем: синий кафтан-однорядка с золотистыми позументами, алый кушак с ножнами и кинжалом в них; а на его голове утвердилась высокая шапка-мурмолка с тремя расшитыми золотом полосами, которые были усеянными мелкими жемчугами.

— Здрав живи, Матвей. Какие вести принёс занятные? — спросил Фёдор Калганов.

Матвей Иванович с неудовольствием заглянул внутрь телячьего мешка — там росла горка золотых червонцев.

— Послушай, Фёдор Иванович. Прошу тебя поумерить желания и мздоимство лютое… прекратить.

— С чегой то? — сверкнул косым правым глазом старший брат.

— По всем углам Стольного града только и слышно: Федька вор, Федька казнокрад. Reputatio для грядущего самодержца!

Старший Калганов насупонился. “Опять Матвейка любомудрствует латинскими словечками непонятливыми”.

— Стану Царём — всем болтунам языки поотрываю. А ты, Матвей — глава Посольского приказа. Вот и занимайся иноземными делами, а в мои торговые дела... не лезь. Бояр одарили мы златом? Одарили. Твоим ушам да языкам кажный месяц до сотни рублей уходит.

Еремейка Иванович сызнова вставил писало в держатель. Между старшими зачиналась сварище, младший Калганов поджал перёнковые уши и немного скукожился телом.

— Послушайте, братья. По Стольному граду слухи идут про нас... весьма гадкие. Знаете то? — сменил разговор средний Калганов.

— Что за слухи, Матвей Иванович? Я ничего подобного не ведаю, — подал голос Еремей.

— Будто мы за великую мзду обещали иноземным купцам торговые преимущества.

— Что с того? Людишки завсегда ересь болтают и ладно, — старший Фёдор взял из холщового мешка новый червонец.

— Уверен я: неспроста сплетни идут. Разносит их кто-то с умыслом. Борьба за Трон, кажись, разворачивается. Полагаешь, Фёдор, подкупил знать из Собрания и шабаш? Нет, братец. За власть придётся сражаться.

— Гм, Милосельские? — озадачился Фёдор, вынув изо рта золотую монету.

— Разберусь с этим. Прощаюсь, бывайте.

Уже у самого выхода Матвей Иванович снова обернулся к столу.

— Повторю тебе, Фёдор. Уймись с казнокрадством.

Старший Калганов закинул златой червонец в телячий мешок и уставился косым правым глазом куда-то в уголок. Дверца за средним братом закрылась.

Кому золотишко считать, а кому паутину сплетать…

Вечером сего дня на просторном дворе Симеонова монастыря стояла богатая колымага с крытым верхом — собственность Василия Юрьевича Милосельского. Повозка прибыла в резиденцию Святейшего Митрополита в сопровождении десятка рослых и нагловатых княжеских гайдуков. Их лошади стояли привязанными к коновязи неподалёку от колымаги, а сами гайдуки ушли ве́черять в монастырскую трапезную.

В просторной и скромной обставленной келье Митрополита пара серебряных подсвечников-лыхтарей освещали три благородных носа. Первые два: княжеские, мясистые и крючковатые. Другой нос: длинный и бугристый, в окружении кустистых бровей и окладистой бороды с диамантовым бликом.

Стервятники на охоту слетелись...

— Скажите-ка, голуби. Чего про кравчего думаете, каков он из себя человече? Говори первый, Василий Юрьевич.

Милосельский-старший крякнул в презрении.

— Выскочка, кочет худородный. Сам себе ноне петлю на шее стянул, хаба́л, бежать вздумал... Теперь по-нашему закудахчет, — князь сотряс кулаком воздух. — От моих псов не сбежишь, Яков Данилович!

— Что побёг он — зело хорошо, — покачал светло-серым клобуком Митрополит. — Бумагу состряпал дьяк?

— А то ж, — ухмыльнулся глава Сыскного приказа.

Владыка поглядел на главу Опричного войска.

— Скажи и ты, Никита Васильевич.

Глава Опричнины перекатывал в руках шапку-мурмолку с синей тульёй и соболиным околышем.

— А он совсем не простак, как мне видится. За душой острый разум прячет. Когда Царь здоровый был, он подле него крутился, а сам, порой, лукавыми васильковыми очами по знатным стрелял. Будто потешался карась над боярами. Хитрован Яшка кравчий — таково моё мнение.

Святейший воздел указательный палец десницы ввысь — диамант на перстне владыки заискрился серебряными бликами.

Прочь все черти! Прочь! В темень кромешную...

— Верно, Никитушка. Яков Лихой — кочет худой, а взлетел высо́ко. Из грязи в бояре выбиться — тут не токмо фортуна нужна.

Владыка опустил правую руку.

— Умный, как кошка. Родом худой, а гордости и анбиций имеет в достатке. В Посольский приказ желал он попасть, а вы, индюки знатные, отшили худородного. Вот мы его на этот крючок и подцепим.

Митрополит Всероссийский засеменил пальцами десницы вперёд себя, а потом резко сжал их — словно раздавил зудящего гада...

Тёплый день кончился. Проклятые камни темницы снова остыли и принялись упырями сосать тепло из тела Якова Лихого. Раны и ссадины на лице покрылись корочкой, чресла затекли без движения. Боярин принялся наворачивать шаги по помещению: семь разов туда, семь раз обратно, семь шагов вперёд, семь шагов назад... Когда из маленького оконца заструился серебристый поток внутрь темницы, Яков Данилович прекратил слоняться и снова улёгся на