Кондолиза Райс признается: ей казалось, что некоторые восточноевропейцы чуть было не заявили немцам — уж кому-кому, только не им вставать на пути стран, пострадавших от тирании в результате действий Германии в 1930–1940-е гг.7
Министр иностранных дел Германии Франк-Вальтер Штайнмайер был попросту оскорблен. Он пытался возражать, что в Кавказском регионе конфликтная ситуация, в которую рискует быть втянутым НАТО. Но, по его словам, «высказывались вещи, которых я предпочел бы никогда не слышать: людей, выступавших против расширения НАТО, сравнивали с теми, кто собрался в Мюнхене в 1938 г. Абсолютно некорректно»8.
Пленарное заседание лидеров НАТО было назначено на девять часов следующего утра, но американцы решили попытаться все уладить еще до нее, за ранним завтраком — с официальными представителями Великобритании, Германии, Франции, а также Польши и Румынии. Деймон Уилсон признает, что причины звать подкрепление имелись: «Мы решили пригласить румын как хозяев саммита и поляков как влиятельных членов НАТО. Очевидно, что эти две страны поддерживали нашу позицию».
Жан-Давид Левитт, советник правительства Франции по вопросам национальной безопасности, вспоминает: «Мне звонили в час ночи, а потом еще раз — в три часа, убеждаясь, что я правильно понял, в какое время и в каком месте будет проходить встреча за завтраком». Но состоялся не просто дружеский завтрак в узком кругу, продолжает Левитт, а «что-то вроде трибунала». На скорую руку был составлен текст, предусматривавший период «интенсивного расширения» НАТО в сторону Грузии и Украины, а также еще одну оценку прогресса в декабре.
Когда перед общим заседанием в девять часов текст распространили, некоторые восточноевропейские лидеры пришли в ярость. Президенты Литвы, Польши и Румынии ясно дали понять, что формулировки «даже близко не соответствуют тому, что мы ожидали». «Они были в бешенстве, — говорит Стивен Хэдли. — Они сочли, что этот документ — капитуляция перед давлением и запретами со стороны России, и требовали внести в него изменения». В НАТО решения принимаются общим согласием, но когда лидеры расселись за круглым столом, согласия между ними не было и в помине. Ради достижения компромисса предпринимались лихорадочные усилия. За тяжелыми драпировками холла собирались группки советников и министров иностранных дел и вели импровизированные переговоры.
В интервью Стивен Хэдли вспоминал примечательную сцену, которая последовала затем. «Все министры иностранных дел встали и ушли в глубину комнаты, все они были седыми и в костюмах. Затем поднялась Ангела Меркель в элегантном жакете цвета лайма, отошла и подсела к этим седовласым мужчинам из Центральной и Восточной Европы. Вскоре вернулась и одетая с иголочки Конди и тоже присоединилась к ним. И на каком же языке они беседовали? Конечно, на русском! Ангела изучала его в молодости, когда училась в Восточной Германии, и Конди тоже знает его со времен учебы».
Именно Меркель взялась за ручку и написала на листе бумаги фразу, в которой содержалось условие, изменившее ситуацию. «Сегодня мы согласились с тем, что когда-нибудь Грузия и Украина станут членами НАТО». Никаких упоминаний о МАР — только утверждение, что эти две страны войдут в НАТО. Тогда восточноевропейцы запротестовали, заявив, что «когда-нибудь» — все равно что «никогда», и эти слова зачеркнули. Кондолиза Райс, отходившая на несколько минут, вернулась и была приятно удивлена: «Формулировка гласила, что Украина и Грузия будут членами НАТО, и я подумала, что это отличная сделка, поспешила к президенту и сказала: “Соглашайтесь!”»
Когда страсти улеглись и документ был одобрен, Гордон Браун склонился к Джорджу Бушу и пошутил: «Сам не понимаю, что мы только что сделали. Я помню, что МАР мы им не давали, но не уверен, что мы не приняли их в НАТО!»
Последствия этого компромисса стали ясны лишь позднее. Буш и восточноевропейцы были счастливы, так как он обещал Украине и Грузии членство в НАТО; Меркель осталась довольна потому, что нигде не указывалось, когда это произойдет, Грузия и Украина в целом были рады, но расстраивались оттого, что их планы на членство в НАТО откладывались в долгий ящик, а Россия негодовала.
Наблюдая за тем, как разворачиваются эти события, я невольно гадал: не лучше ли было бы НАТО серьезнее отнестись к безобидным с виду расспросам Путина о вступлении в организацию? Разве не логичнее было бы принимать решения совместно с Россией, а также с Украиной и Грузией, вместо того чтобы искать компромиссы, явно предназначенные для того, чтобы учесть мнение России, но при этом делать вид, что оно не принимается во внимание?
Корни проблемы
Летом 1991 г. я провел несколько недель в Грузии и видел первые этнические потрясения в Абхазии и Южной Осетии. Лидер националистов Звиад Гамсахурдия как раз провозгласил независимость Грузии от Советского Союза. Как и Михаил Саакашвили 13 лет спустя, Гамсахурдия предпринял меры для ограничения автономии двух территорий, которые хотели остаться в составе Советского Союза. Эти меры вызвали мощную ответную реакцию.
Абхазское побережье Черного моря некогда славилось как «советская Ривьера», но теперь было почти пустынным — россияне сюда уже не ездили. Гражданская война 1992–1993 гг. привела к массовому исходу четверти миллиона грузин (почти половины населения Абхазии), после чего здесь осталось 93 тысячи абхазов. Регион де факто стал независимым и находился под надзором российских миротворцев и наблюдателей из ООН.
В крохотной Южной Осетии, две трети почти 100-тысячного населения которой составляли осетины, гражданская война уже началась. Осетины пытались провозгласить независимость, и Гамсахурдия для восстановления порядка направил туда Национальную гвардию. Там я получил и свои первые военные впечатления. Дорога к столице, Цхинвалу, показалась мне одним из самых унылых мест, какие я повидал: пустая, перегороженная с обеих сторон бронетехникой, с баррикадами из мешков с песком и солдатами за ними. Повсюду попадались группы грузинских беженцев, оглядывающихся туда, где остались их сожженные дома. Некоторые ждали военного конвоя, который должен был сопровождать их по осетинской территории до грузинских деревень. В Цхинвале одна осетинка рассказала мне свою полную ужасов историю, которую в последние годы я так часто слышал в других измученных конфликтами регионах бывшего Советского Союза: «Грузия не кормит нас. Только убивает. Людям вырывают ногти, выдавливают глаза, сжигают дома». Я слышал, как грузины с надрывом говорят то же самое об осетинах. В одной деревне мне показали закопченный автобус, в котором, по словам местных, четверых грузин облили бензином и сожгли заживо.
Во дворе одной из школ в Цхинвале я увидел недавно устроенное кладбище «жертв грузинского фашистского террора». Теперь осетины получали все необходимое из Северной Осетии, с которой Южную связывал Рокский тоннель. В то время я писал, что «трудно представить себе, смогут ли когда-нибудь вновь жить в мире эти два сообщества»9.
Следующие 17 лет Абхазия и Южная Осетия жили как отдельные субъекты, связь с Грузией становилась все более затруднительной и непрочной, зависимость от России — более выраженной. При Путине местные жители, не имевшие гражданства, получили российские паспорта. Как и Абхазию, Южную Осетию патрулировали миротворческие силы во главе с Россией.
По логике, Путину и Саакашвили следовало быть на одной и той же стороне в этих «замороженных конфликтах». Россия поддерживала региональные правительства, но много лет сопротивлялась их призывам к признанию независимости, и Путин совсем не стремился усиливать косовский прецедент, признав их. Тогда у него не осталось бы аргументов против требований чеченских сепаратистов. Путин предпочитал добиться присоединения двух регионов обратно к Грузии, с достаточными гарантиями их автономии. С другой стороны, он не хотел и не мог допустить, чтобы Грузия вернула их себе силой.
Галопом к войне
Во время предвыборной кампании в январе 2008 г. Михаил Саакашвили пообещал вернуть оба региона. Он назвал столицу Южной Осетии Цхинвал «расшатавшимся зубом, который пора удалить», и пообещал вновь присоединить ее «самое большее через несколько месяцев»10.
Косовский прецедент и бухарестские события, видимо, подстегнули его. Возможно, он считал, что должен поспешить с разрешением «замороженных конфликтов», так как на них ссылались как на главное препятствие к принятию его страны в члены НАТО. Через день после бухарестского саммита министр иностранных дел Швеции Карл Бильдт ужинал с Саакашвили в Тбилиси и был так встревожен разговорами последнего о возможных военных действиях, что позвонил с предостережением своим американским коллегам. Буш отреагировал на известие Бильдта, позвонив Саакашвили: «Дорогой друг, хочу, чтобы вы поняли: мы ни в коем случае не будем поддерживать вас. Да, вы глава суверенной страны, и мы вас уважаем. Но если инициируете применение силы, поддержки США вы не получите».