Читать интересную книгу Смертный приговор - Эльчин

Хосров-муэллим смотрел, как Красный Якуб, пытаясь согреться, хлопал руками, плотно обернутыми в тряпки, похожими на клубки, как он прыгал на месте, потом спросил, будто не на далекой сибирской земле, среди льда и мороза, у Красного Якуба, а сам у себя:

- Так вы победили чуму?...

Этот вопрос и потом не выходил из памяти Хосрова-муэллима.

На далекой сибирской земле у Хосрова-муэллима были очень неожиданные встречи, но самая незабываемая произошла летним днем 1947 года на берегу реки Обь (Иосиф Виссарионович Сталин в сентябре 1912 года сел в лодку и сбежал из ссылки именно по этой реке): среди политических заключенных, привезенных из Тюменской области, Хосров-муэллим увидел Мамедагу Алекперова.

Он совсем не похудел.

Мамедага Алекперов исполнял обязанности моллы при захоронении умерших в ссылке заключенных мусульман, за такую услугу каждый арестант отрывал от своего пайка кусок и давал Мамедаге Алекперову.

От Мамедаги Алекперова больше не пахло духами, он издавал какой-то другой запах, но Хосров-муэллим никак не мог понять какой...

Узнал Мамедага Алекперов Хосрова-муэллима или не узнал? Неизвестно. Хосров-муэллим выяснять не стал. Но порой Хосрову-муэллиму казалось, что хотя Мир Джафар Багиров и этот человек совершенно непохожи друг на друга, ни внешне, ни, наверное, по характеру, по масштабу личности, но по существу, если вглядеться, они были как братья близнецы. Может, Мир Джафар Багиров, чтобы скрыться, превратился в Мамедагу Алекперова... А как же он попал в Сибирь?...

Сидя в уголке, Хосров-муэллим внимательно смотрел на Мамедагу Алекперова, наблюдал за Мамедагой Алекперовым.

И Красного Якуба на берегу Оби Мамедага Алекперов по мусульманским обычаям препоручил земле, и как все азербайджанские, татарские, узбекские, чеченские, лезгинские, казахские, кабардинские, балкарские, карачаевские, ингушские, таджикские, киргизские заключенные, Хосров-муэллим выделял часть своего пайка Мамедаге Алекперову.

... Хосров-муэллим вернулся в Баку через семнадцать лет, осенью 1956 года, получил реабилитацию, но уже больше не преподавал, стал продавцом в газетном киоске.

После того как Хосрова-муэллима арестовали и увели, Гюльзар не поддерживала с ним связь (наверное, не могла поддерживать...) и не стала ждать Хосрова-муэллима, уставившись на дорогу. Выйдя замуж, она переехала в Дербент. Однажды - в середине шестидесятых годов - Хосров-муэллим встретился с приехавшей в Баку Гюльзар, короткая встреча старого мужчины и старой женщины через тридцать лет разлуки была теплой, родственной, но после той короткой и теплой встречи эти двое больше не виделись никогда и ничего друг о друге не знали.

10

Лучи рассвета

В тот день над морем вдоль всей линии горизонта сияло ярко-красное утро, краснота рассвета окрасила ярко-красным и воды Каспия, как будто в воде были ранены целые стаи рыб и их алая кровь выступила на поверхности моря.

Странное дело, для Гиджбасара, всю жизнь тосковавшего по свежему, с кровью мясу, краснота горизонта и моря была чем-то неприятна, рассветная краснота говорила не о недостижимом куске свежего мяса, а о злобе, покрасневших от ярости глазах, о жестоких пинках и тяжелых камнях: "пошел!", "убирайся отсюда!". Лежавший на брюхе под кустом на приморском бульваре (морда на передних лапах), Гиджбасар смотрел сквозь листья на красный горизонт и море еще не совсем открытыми со сна глазами. Ночью он спал беспокойно, часто открывал глаза, смотрел в темноту, и теперь темнота стала красной, и Гиджбасар смотрел на красноту-Кровь из поврежденной глотки Гиджбасара запеклась на грязных кофейно-черных шерстинках его шеи, боль пронзала все тело, возрастала при малейшем движении еще больше, и, глядя на красный рассвет, Гиджбасар заранее ощущал муку, которая ему предстоит: встать, бежать, прятаться, искать еду, и тяжкий груз муки, ожидающей его через некоторое время, давил Гиджбасара, под тем грузом морда его как к наковальне была притиснута к передним лапам.

Вчера Гиджбасар, кружа по совершенно чужим улицам Баку, прячась от беспризорных местных собак, поделивших между собой весь город, спасаясь от бесчисленных машин, автобусов, троллейбусов, мотоциклов, прижимаясь к заборам, ночью забрел во двор какого-то большого дома на приморском бульваре, постоял у стены, прислушался, проверил, чем пахнет. В доме смотрели футбольный матч и порой все вскрикивали, а порой наступала тишина и слышался лишь торопливый говорок футбольного комментатора. Гиджбасар не уловил ничего страшного в этих звуках; кроме нескольких кошек на мусорных ящиках в дальнем конце двора, живой души не было. В стены большого дома, в асфальт во дворе, в настежь раскрытые ворота, в отличие от других больших и малых домов Баку, дворов, садов, площадей, не впиталось ничего, что испугало бы Гиджбасара, и пес медленно двинулся к мусорным ящикам.

Правда, по неподвижности кошек, влезших на полные мусора железные ящики, по их безразличным взглядам Гиджбасар понял, что там нет ничего интересного, но Гиджбасару надо найти хоть что-нибудь, надо было поесть, потому что с самого того утра, с тех пор, как он убежал с кладбища Тюлкю Гельди, уже несколько дней Гиджбасару ничего не доставалось, и усталость, бесприютность, голод этих дней становились нестерпимыми.

Скрип нарушил тишину ночного двора, и Гиджбасар повернул голову в сторону дома, взглянул в направлении скрипа: отворилась дверь на балкон, женщина с газетным свертком в руке огляделась по сторонам и, решив, что никого нет вокруг, швырнула сверток в сторону мусорных ящиков.

Он шлепнулся на асфальт, и Гиджбасар со свойственным ему в молодые годы проворством и страстью в три прыжка настиг божью милость, схватил. Кошки злобно зашипели и отошли в сторонку, а Гиджбасар, не обращая внимания на потерявших свою долю кошек, быстро снес прекрасно пахнущий сверток к стенке дома во двор, помогая себе передними лапами, разорвал бумагу, торопливо, жадно давясь начал есть прекрасные объедки: кусочки колбасы, хрящи, даже цыплячьи косточки с кое-где оставшимися кусками мяса, огрызки вареных яиц, кусочки хлеба, обмакнутые в какой-то жир и сохранившие аромат и вкус замечательных яств... Всего этого было мало (остатки трапезы на двоих), но все-таки по мере того, как Гиджбасар торопливо заталкивал еду себе в утробу, он чувствовал, как тело его наливается силой, как в глаза приходит свет.

Кошки стояли неподалеку и обиженно смотрели, как внезапно появившийся неведомый пес уминал прекрасные лакомства, аромат которых они чуяли. Кошки, наверное, заметили и старость, и, что самое главное, немощь пса, они не боялись его, даже, может быть, намеревались напасть на Гиджбасара и похитить еду; но Гиджбасар уже прикончил и кусочки колбасы, и кости, и хлеб, и остатки яиц и теперь обнюхивал обрывки газет, облизывал асфальт, время от времени с откровенной благодарностью поглядывая снизу вверх в сторону того балкона.

Дом вдруг зашумел (как видно, забили гол), но шум не имел отношения к Гиджбасару, был не страшен и не опасен, наоборот, тот шум теперь свидетельствовал о неожиданном даре божьем в жестоком мире.

Гиджбасар все нюхал газетные обрывки, все вылизывал асфальт и не заметил, как кошки вдруг сбежали, исчезли, будто после сокровищ из газетного свертка у Гиджбасара притупилась способность различать другие запахи, слышать шорох. Он все понял, когда уже было поздно. Огромная, черная как ночь собака последними атакующими прыжками набросилась на него и вонзила клыки в шею Гиджбасара. От ужаса боли и внезапности нападения Гиджбасар завизжал так жалобно, так беспомощно, что некоторые из жильцов большого дома оторвались от футбола, встали и выглянули в окно.

Молодой, здоровый Черный пес был грозой всех окрестных собак, господином и хозяином всех окрестных уличных сук, отцом большинства рождающихся щенков. В теле Черного пса кипела кровь различных пород, и десять - пятнадцать поколений разные крови, перемешавшись, принесли миру Черного пса, будто затем, чтобы отомстить (кому и чему?) за все муки и страдания, перенесенные десятью пятнадцатью поколениями его предков на улицах города. Каждый неизвестный пес был врагом Черного пса и не имел права ступать на его территорию, в его часть города.

Гиджбасар задыхался и, устремив на верхние этажи большого дома (в сторону того балкона!) выпученные, чуть не вылезающие из орбит, молящие о пощаде у неба и земли глаза, собрав все силы, еще раз (наверное, последний!) жутко взвизгнул.

Чудо это было или что другое?... На том балконе, с которого был сброшен для Гиджбасара божий дар, снова отворилась дверь, но на этот раз вышел мужчина (видимо, участник трапезы с колбасой, цыпленком и яйцами) и запустил в собак большой картофелиной:

- Пошел!...

На весь двор в ту апрельскую ночь прозвучало "пошел!". Это слово было противным, Гиджбасар слышал его всю жизнь, но теперь оно прозвучало для Гиджбасара так по-родственному, что в задыхающемся и гаснущем мозгу пса появилась надежда. А большая картофелина, с силой запущенная с высокого этажа, попала Черному псу в бок, и разрывающийся от злобы Черный пес, выпустив глотку Гиджбасара, поднял морду вверх и басом, сердито залаял в сторону балкона. С балкона бросили вторую картофелину, и хотя она в Черного пса не попала, он взъярился еще сильней, залаял еще громче и яростнее.