Читать интересную книгу Эпоха и Я. Хроники хулигана - Отар Кушанашвили

Ваше имя стало нарицательным. Некоторые при упоминании фамилии Кушанашвили морщатся. Вас это задевает?

Не буду врать, меня это так обижает! Ведь никто ничего про меня не знает. Я раньше думал, что это показатель моей «мадонности». Вот как Мадонну отвергает вся Америка, но вынуждена мириться с ее популярностью, так и в моем случае. За последние два года я понял: что-то мне не очень хочется быть Мадонной в юбке. Очень сильно печалит, что даже близкие люди плохо знают меня.

Среди моих друзей есть и те, и другие. И те, и другие нуждаются в помощи, ибо семья – ералаш, а знакомые – нытики, сплошной карнавал мелюзги. От службы, от дружбы, от (?) политики безмерно устали мозги» (Саша Черный). Вам это моментальное фото ничего не напоминает? Вам бардак кругом не застит свет? Вы ведь тоже, как я, как мои друзья, хотите стать частью мировой гармонии?

О себе позже, я о моих друзьях и, наверное, о Вас.

Страх, парализующий страх будущего без будущего – вот питательная среда религии и гадания на гуще.

Людей подводят все институты веры. Тогда люди бросаются в крайность.

Но ведь всех – всех! – рано или поздно ждет сильное разочарование.

Я не верю ни в реинкарнацию, ни в загробную жизнь, ни в божественное начало.

Ничего этого нет.

Ничего нет.

А теперь самое главное.

Если это научно доказанный факт – то, что ничего нет, – как жить? Как терпеть повседневность?

Никак. Это невозможно.

Для меня повседневность от космоса неотделима.

Потому что вы не видели Бога, а я видел.

Даже двух.

Их звали и зовут Шалва и Нелли, это мои мама и папа. У них нимбы над головами сияли, я видел!

Мне не надо припадать к мощам иного святого, мне достаточно помнить каждый день, каждый час про моих маму и папу, но ведь я говорю только за себя, за моих Богов, за моих Святых.

Я тоже, как уважаемый Варягов, не понимаю уходов в монастырь. И не принимаю.

Ты, мил человек, участвуй в повседневности, из мелких деталей которой складывается Космос, а улетать в иные миры – это, я тщательно подбираю слова, как минимум малодушно.

Но, повторяю, мне это и в голову не пришло бы и не придет никогда.

Потому, например, что сейчас мне надо ублажить моего самого маленького бога, его Даня зовут, у него тоже нимб над головой, и чтобы ублажить его, мне нужно спеть, станцевать и поцеловать его в монаршую попу.

Как вам моя концепция веры?

Верьте, если верится.

Верьте, пока верится.

Ко всему, что с тобой происходит, относись с простодушием

Моя бабушка была облученная энергией. Над ней не было начальников, она была будто из сказки: низенькая, платочек на голове, негромкий смех (не нервный, как у нонешних молодых бабушек), голубые глаза, афористическая речь.

Моя бабушка по маминой линии носила имя Ламара; с таким достоинством носила и откликалась на него так, будто, когда его произносили, должны были разверзнуться небеса и ударить луч.

Она никогда не повышала на нас голос. Ей, Ламаре, достаточно было приложить палец к губам, и не знаю, как кто, но я испытывал страх, смешанный с неподдельным почтением.

Она была свободной дамой, свободной – и счастливой, а ведь свобода – сказано – это не про счастье, при чем здесь счастье? А вот притом. Целый год она ждала, когда внуки нагрянут, и когда это случалось – светилась. А я, а мне целый год, покуда я тянул лямку в Кутаиси, самая мысль о грядущей вакации в Очамчира (приморский городок около Сухума) будоражила кровь.

Она не знала русского, кроме знаменитого оборота, который мы со смехом воспроизводили и при ней, и вернувшись с каникул: «Пощель щерт!», но по-менгрельски и по-грузински говорила витиевато. Если перевести, она, положительно оценивая что-то, не довольствовалась обычным «хорошо», а говорила – «недурственно». (Теперь я сам так делаю.)

Если ее дочь Нелли, моя мама, при любом удобном, да и не совсем удобном, случае обнаруживала неукротимый темперамент, бабушку Ламару отличал такой же неудержимый, но застегнутый на все пуговицы.

Она не громко, но обстоятельно журила нас, было за что, каждый час, но – что характерно – посмеиваясь (теперь я сам так делаю).

Древняя наука вранья с бабушкой Ламарой не проходила; есть подозрение, все потому, что она сама и заложила основы этой науки; сужу по тому, как она заливисто реагировала, с нотками восхищения даже на то, как мы заливали.

Она рассказывала мне про свою жизнь, и я точно помню, что, когда доходило до подробностей (нищета, женихи, военная беспросветность, Сталин), у меня перехватывало горло – притом, что мелодраматических подробностей и вообще сусальной интонации не было в помине.

Она втолковывала мне: «Ко всему, что с тобой происходит, относись с простодушием».

(Не научился. Но время еще есть.)

Однажды за нами приехали вдвоем, обыкновенно приезжала мама, мои святые мама и папа.

...

Я зашел на кухню: они втроем – мама, папа и святая Бабушка Ламара сидели за столом и смеялись; и я не знаю, как устроена Вселенная, то тогда начал понимать, как она должна быть устроена. Я увидел универсальную модель мироздания: мама, папа, бабушка, по-кукольному выглядывающий из-за стенки сын и внук. Инь и ян, природа и цивилизация, вера и догма.

И бабушка Ламара, надобная в этой композиции для подтверждения аксиомы о неизбывности Веры.

Невозможно жить без любви. С любовью в сердце возможно все

В такие дни, как сегодня, я становлюсь особенно высокопарным, за что мне, якобы сварливо, выговаривают старшие из моих детей, которых, напоминаю, больше чем хороших игроков в российской премьер-лиге. Якобы потому что я точно знаю, что они любят такие дни, как сегодня, когда я становлюсь особенно высокопарным.

После неожиданного для Барака Обамы, певицы Максим и бывшего мэра Москвы успеха моей первой книги я пишу вторую. Ее смысл прост и не очень отличается от смысла первой. «Невозможно вынести то, что нас не любят. Ни капли смысла нет ни в чем, если ты нелюбим». Это касается меня, касается вас. Андрея Григорьева-Апполонова. Вы не поверите, это касается даже Саакашвили, и есть подозрение, что даже сомалийские пираты жаждут любви.

Я случайно набрел на телевизионную картинку, перелистывая каналы, обещавшие тяжкий, но интересный год, как будто у моего народа какой-нибудь из прожитых был легким. Я на этой картинке обнаружил человек двадцать совсем юных в амуниции и с клюшками в руках. Эти двадцать человек хором пели гимн моей страны. Они были исполнены детского энтузиазма, сияли, как сияют мои дети, когда им удается, а удается им всегда, выцыганить у меня более-менее стоящие купюры. По другую сторону площадки кучковались опустошенные, со стеклянными глазами, из которых текли стеклянные слезы, канадцы, считавшиеся фаворитами и рассказывавшие до сегодняшней ночи, что российский молодняк не умеет играть в хоккей, что мы раздавим русских, как танк хрустальный бокал.

Если забыть про мою тягу к спецэффектам, я, в общем, изложил все верно. Но это спортивные нюансы, а их я оставил для «Советского спорта». Вам же напоминаю, что вот так, через любовь вообще, через любовь к тем, кого ты представляешь, куются характеры, отмеченные печатью великой святости.

Вы мое умиление простите, потому что я начитался беглых интервью наших 20-летних пацанов, которые и проиграли первые два матча на чемпионате мира в Баффало. Половина людей стала их корить, половина – выражать соболезнования. Но они как-то очень по-мужски спокойно повторяли: «Мы знаем, что нас любят, верят в нас». А о чем я талдычу? О чем я пишу и вторую книжку? О шайбах, забитых канадцам, расскажут специалисты. Я эту заметку пишу о том, что невозможно жить без любви. С любовью в сердце возможно все.

Со всеми праздниками вас. Я же предупреждал, что в такие особенные дни я становлюсь невозможно высокопарным. И последнее. Мы чемпионы мира.

Выросший в полусумасшедшем, многоголосом кутаисском доме и привыкший не по приказу, а просто потому, что такое у нас было душевное заведение, вставать при женщинах и стариках, я не то чтобы игнорирую сегодняшние День сухопутных войск и Международный день музыки, я обращаю ваше внимание на то, что сегодня – Международный день пожилых людей.

Мы должны прийти к тому, что старость – это не проклятие, не унизительное бремя, но время смаковать каждую секунду, сидя на облаке, на вершине горы, потому что старость и есть вершина, и вы меня не разубедите, потому что так – весело – старели и уходили мои великие старики.

Деспоты, насильники, жулики стареют беспощадно и безобразно. А мои великие старички – как Ричард Гир и Элизабет Тэйлор. Красиво то есть. Потому что папа Шалва и мама Нелли знали главное: пока ты бурчишь и ноешь, будучи недовольным жизнью, она все равно проходит.

Можете не верить, но у моих она прошла в гордости за меня, в зоопарке, который устраивали внуки, в застольях, невыносимо пышных и обезоруживающе душевных.