Читать интересную книгу Эпоха и Я. Хроники хулигана - Отар Кушанашвили

А в конце этюда, затеянного как педагогический, он все равно кажет вам язычок, и я не знаю никого, кого бы эта лиходейская демонстрация оставила бы равнодушным. Для двухлетнего левиафана, сына грузинского гастарбайтера, спасшего российскую демократию, Данька удивительно крепок и традиционно тонкочувствителен, генетически горласт, хромосомно подхалимист.

С чувством юмора у него все в порядке. Я смотрю Вуди Аллена и, когда его фильмы доходят до саморекламы про изумительную технику в постели, хохочу; Данька хохочет со мной вместе, но надо мной, парадируя. Его улыбка – как лампочку вкрутили, а про ухмылку, которой он неизбежно научится, он еще ничего не знает. Самая грандиозная его философская проблема – разгадать, почему лиса в лесу не в чести, почему папа улыбается, когда пишет, почему холодильник всегда закрыт – вот на таком уровне озадачивает его мировоззрение.

Мой Данька – чистокровный комик, но если не выспится – беспримесный трагик, требующий немедленной выдачи патента на звание любимчика сразу, в момент вопля. Будучи конструкцией довольно замысловатой, при гостях начинает театр; вежливый, чуть что заливающийся голосом девичьей концентрации мощнейший потребитель всеобщей любви, с ревностью соблюдающий культ внешних приличий.

Сорок тысяч лет развития языка – а он изобрел свой. «ПАТАТА» – это значит, Босс в духе. «АГУЛИ» – подай, смерд, огурец (смердом служу обыкновенно я). «ТОКО» – шоколад, это слово священное. Приходится петь, плясать, салютовать. Он смешно говорит: «ВСЕ» – и разводит руками, и сразу видно, что он, как и я, будет считать метафизику плохой наукой, а хорошей – выцыганивание матблаг (с помощью благого мата). Он исследует мир, мой Данька, и две недели тому в шикарном номере киевского отеля я продрал глаза после бурных съемки – фуршета и под душем от того, что не он меня разбудил, заплакал.

P.S. Третьего дня Его Сиятельство позволили мне отобедать с ним. Он без конца повторял «А-Та-Ту-Та-Ла-Пута!», на последнем слоге срываясь на крик. Потом взял с моей тарелки картофелину, повторил то же, только вопросительно, я ответил: «Как скажете, Мой Господин!» Он довольно улыбнулся и надкусил картофелину.

Моя Эллина

Воспитание барышень требует куда большего величия духа, чем воспитание кутаисских парней. Начисто лишенный задатков педагога, я беру изворотливостью ума, пышной риторикой и беспардонным подхалимажем.

«Ходит маленькая ножка, // Вьется локон золотой». И Она влюблена в собственный голос, моя Эллина. Она может быть очень сухой с вами, потому что очень зависима от того, готовы ли вы априорно Короновать Ее.

Если нет… отойдите. Пожалуйста.

Если исходить из аксиомы, что любовь – это, по сути, эвфемизм вечности, то Эллина – это эвфемизм любви. Синоним любви. Воплощение любви.

Надо спросить у Нее, согласится ли Ее Высочество с таким статусом. Есть подозрение, что согласится.

Она производит сокрушительное впечатление умением производить сокрушительное впечатление. В смысле: у малявки… стоп! У Принцессы есть на сей счет стратегия.

Ейная мама докладывает мне, что моей дочери присуща смесь богатой фантазии («Папа – посол!.. «Надо же было такое сочинить) с недетской уверенностью в собственных силах («Петь смогу! Танцевать – смогу! Училкой – буду! В кино снимусь!»).

Я вообще-то человек эсхатологического сознания, но когда однажды она пришла на свой День рождения в роскошном платьице, отливавшем золотом, я осознал, что жить хочу такою красотой осчастливленный.

Потому что моей Эльке всегда удается сделать временами мрачному папе прививку смешливого настроения – именно в эти времена.

Она красива? Красива. Умная? Еще бы. Что следует из этих посылок? Что ее настоящую просьбу надо сейчас удовлетворить. Вопросы, кстати, с ответами вкупе – все формулирует Она.

Объятия ее сильные, возмущение огневое (самое огневое – когда в кошельке нет денег, значит, не будет шоколадки); в выборе нарядов она выказывает вкус редчайший и похвальную гармонию.

У нее есть удивительное свойство: при любом намеке на звуки Элька поворачивается всем корпусом. Хочет участвовать.

Уютное в ней сожительство грузинского характера, базовый ингредиент какового – более или менее обоснованное фанфаронство, с божественной (на людях!) кроткостью и чертовщинкой в поведении в преддверии новых знакомств делает ее барышней многомерной, вы бы сказали: сложной.

Я много раз пытался внушить ей мысль, что формула успеха проста: намерения ясные, рот закрытый. Она всякий раз смотрит на меня иронически: чья бы корова…Какое, мол, к тебе, ментор чертов, отношение имеет закрытый рот?

Или я не правильно трактую взгляд?

В детском саду она верховода: когда надо, подхалим (к старшим); когда с женишками – заносчива, если битва идет (я разок видел) за игрушку, она ведет себя, как гангстер из кино Гая Ритчи.

Книжки мы любим, но не надо так громко их декламировать. И помедленнее.

Я не уверен, но то, что она производит впечатление счастливейшего из существ (особенно когда ей дают «денюшку»), объясняется биохимическим фактором: хромосомы такие, что внутри ее всегда вешняя пора, внутри ее и грустно, и отрадно.

Я специально считал: в течение обычного дня все-таки больше, на сорок раз – отрадно.

Противоречивый, сложный гул, детишками произведенный

Умел бы, снял бы не пустышку о квасном патриотизме, а трепетный фильм о детях моих, любуясь которыми, понимаешь, зачем вообще нужны дети.

Не сомневайтесь, то был бы слезоточивый фильм, и то были бы слезы радости и умиления.

Я каждый день, с утречка, всякий раз переполошного, вслушиваюсь в противоречивый, сложный гул, детишками произведенный.

Они же блаженные, не знают еще, что косные взрослые сладострастно разлагаются в декадентском угаре; у них угар только в песочнице.

...

Всегда ли Вам хватает времени на детей?

Я вижу их всех чуть ли не каждый день. Все промежутки времени между работой я трачу только на них! Нет никакого смысла просыпаться в гостиницах и вспоминать, как давно ты обнимал своих детей.

Они щедры на похвалы, на ор, на слезы, на вербальные изыски.

Наша проблема (не нахождения, не обретения с детьми общего языка), насколько я могу судить, заключается в том, что мы замшелые, косные, угрюмые упыри.

Я записываю перлы за благословенными созданиями уже лет шестнадцать. И ругаю себя последними словами за то, что профукал – не зафиксировал! – множество перлов.

Дети перемигиваются с озорным ветром, роистым утром, комментируют дождик, выдают метафоры, что твой Пелевин, но без расширяющих сознание веществ; подпевают колыбельной, щупают мир и делают ему оценки.

Тогда они еще не ведали (старшие из моих), что такое самокопание, тогда они делали моментальные фото оглашенного, сумасбродного мира и смешных людишек. Они балансируют на грани между Сашей Черным и Хармсом, знать не зная, кто эти дяди и зачем они анатомируют людские глупости.

Дети – максимально счастливы и легки.

Д. было пять лет, она целый день бегает, говорит два слова «бежут» и «потишее». Оказалось, пересказывает всем, кто попадается, какой-то фильм.

– Они бежут, а Фея им говорит: «Потишее».

– Нет таких слов. Есть – «бегут» и «потише».

Д. обиделась на замечание:

– Если нет, откуда я их знаю?

Г. Всегда приносил с улицы красивые слова.

Однажды притащил – «говно».

– Так некрасиво говорить.

Потом я узнал, что Г. пытал всех окружающих, как красиво называется «говно».

А. громко зовет меня.

– Чего, Ангелочек?

– Чего, чего, посмотри, как я в комнате натанцевала!

Д. подходит к спящей маме и тычет пальчиком в глаз.

– Что ты делаешь?

– Хочу посмотреть, что тебе снится.

Э. спрашивает меня: – Пап, а почему у тебя под мышками растут усы?

Негромко (так казалось) ссорюсь с М. на кухне.

Ф. кричит:

– Папа, хватит уже, займись ребенком.

Дача. Снег Красиво!

Радостный крик Ф:

– Идите, посмотрите, какие слюни снег распустил!

Н. таскает за хвост кота.

– Не мучай котофеича!

Н. невозмутимо:

– Я просто смотрю, а он мучается!

Глава XIII Об особенностях грузинского (и не только) застолья

Как кабак назовешь…

У всех звезд, особенно тех, в ком есть что-то от благородных жуликов-мазуриков, имеются свои кофейни-рестораны-таверны-«тошниловки». И никто не представляет, до какой степени эти заведения похожи на своих полпредов (не путать с «хозяевами»; помните, что артисты используются как приманка – за деньги, конечно, количество которых зависит от калибра артиста).

При этом оставим в стороне жизнеспособность самих заведений: все они сдохнут. Заметка про другое. Про их сходство с конторами, которым они дали свои имена. Надо учесть тут такой деликатный момент, что публика безо всякого пиетета относится к артистам. Ну, или с минимальным почтением, но уж точно с избирательным. То есть к Кобзону (магия имени, инерция, как угодно!) еще туда-сюда, а вот к Лепсу и Михайлову… – пусть не обольщаются.