низачем, всё беспамятно, всё без смысла.
Из-за кустов вышли двое, повыше и пониже. Лиц в тусклом свете звездного, но еще нелунного неба не разглядеть.
— Стопори, папаша, — сказал тот, что пониже. — Лопатничек, котлы давай, а то чики-чики.
И блеснуло у него что-то в руке, и сразу всколыхнулось из памяти: пермская пересылка, первый блатной шмон, уставленное в бок «перо».
Второй общупал, обхлопал, выдернул из заднего кармана бумажник, схватил за запястье левой, сорвал ремешок часов, увидел на безымянном кольцо.
— О, перстак! Серебришко!
— Не тронь! — крикнул Крылов и получил под дых удар, от которого согнулся пополам.
Из правой руки вырвали портфель, и тут уж, сквозь боль, на застрявшем под ложечкой дыхании, не в силах разогнуться, он прохрипел-простонал:
— Там нет ничего… Только бумаги… Оставьте их! Всё берите…
Но стукнуло в затылок — тяжело, гулко, не иначе кулаком со свинчаткой, и Крылов подавился мольбой, на миг почернело, а потом он увидел прямо перед глазами асфальт, который покачивался, как палуба. Всё поплывало, звуки доносились будто издали.
Он лежал, над ним стояли двое, рылись в портфеле.
Потом послышалась быстрая поступь, будто набегал кто-то легкий, стремительный. Схватив себя за виски и зажмурившись, чтоб прекратить качание, Крылов открыл глаза и увидел, как колышатся и сшибаются тени. Что-то кряхтело, ухало, трещало, что-то тяжело рухнуло, потом еще раз. И стало тихо.
Над оглушенным, освинцовевшим Крыловым кто-то наклонился, напряженный женский голос спросил:
— Вы ранены?
Он увидел, близко, лицо Фелиции, оно единственное во всем расплывающемся, шатком мире было четким.
— Моя книга, — засипел Крылов, садясь. — Где рукопись?
Она подняла с земли папку с развязанными тесемками, протянула. Трясущимися руками он схватил папку, прижал к груди и лишь теперь посмотрел вокруг. Увидел, что те двое лежат, один навзничь, другой ничком. У того, что навзничь, разинут рот.
— Как это вы их? — спросил ошарашенно Крылов. — Одна? Двоих бандитов?
— Самбо, — объяснила Фелиция, отшвырнув ногой нож и ощупывая тому и другому карманы. — Я КМС.
— Кто?
— Кандидат в мастера спорта. — Вынула что-то, поднесла ближе к звездному свету узкую книжечку. — Это не бандиты. Комитет государственной безопасности. Что им от вас нужно?
У него прошло головокружение, будто и не было, но стало очень холодно, даже зубы застучали.
— Вот это… — Он потерянно уставился на рукопись. — Они знают… Нет, если бы знали, арестовали бы… Подозревали, хотели проверить… Надо предупредить… — Он проглотил имя «Юозас». Испуганно поднял глаза. — Господи, а с вами что будет? Когда они очнутся, они…
— Ничего не будет, — спокойно сказала поразительная Фелиция. — Скажут, что сорвалось, что они вас не встретили. Иначе им начальство голову оторвет за то, что их баба уложила. Но надо уходить, и быстро.
Она помогла ему подняться на ноги, сунула бумажник, часы, а перстень отдала не сразу, с минуту — они уже шли — держала на ладони.
— Какое необычное кольцо. Давно оно у вас?
Крылова часто спрашивали, и он всегда отвечал невнятное, но сейчас сказал:
— Это отдельная история. Я потом расскажу. Идемте скорей, у меня встреча.
Про Юозаса они не знают, думал он. Неоткуда. Нужно скорей передать папку.
— Ждите меня здесь, — сказал он, когда дошли до ворот дома отдыха. — Я быстро.
По аллее, в сторону поджазенной арнобабаяновской музыки, тянулись подзапоздавшие к началу танцев «сописы» и «члесеписы», оживленно переговариваясь; попахивало духами, выпитым за ужином вином — пушисто-кроличьей, навек очужевшей Крылову жизнью, но он не испытывал всегдашнего раздражения, он вдруг почувствовал, что завидует этим беспечным людям, что тоже хотел бы просто жить, радуясь маленьким, легко ухватимым добычам и не ворочая в памяти смерзшимися глыбами. Когда-то, в лагере, мечтал как о несбываемом счастье просто сидеть в теплой комнате одному и пить чай, или ходить по улице свободно, куда захочется, или вставать утром не по удару рельса. И вот всё это сбылось, но оказалось не счастьем, а просто удлиннившейся цепью, которая все равно прикована к будке, не отпускает и не отпустит.
Увидел сбоку, в беседке Юозаса (огонек сигареты выхватил из темноты блеск очков) и успокоился, сердце забилось ровно. Сел на оговоренную скамейку, дождался, чтоб мимо никто не шел и положил на землю, поглубже, вытащенную из портфеля папку.
Проходя в обратную сторону, увидел, как поднимается Юозас.
Всё. Дело сделано. Дальше — как судьба.
Оставалось еще одно.
Он прошел вестибюлем, помахивая портфелем так, словно тот был не пустой, а с весом.
В номере вынул из чемодана так еще и не притронутую рукопись романа про Циолковского, под работу над которым и получил путевку. Роман был легальный, по издательскому договору. Пускай шмонают. Решат, что ошиблись, получили неправильную информацию. Знать бы, откуда. Скорее всего от бывшего эмгебешника, с которым случайно разговорился в сонарписовской столовой. Тот выпустил какие-то смершевские мемуары, ходатайствовал о членстве. Когда впроброс помянул, как в сорок девятом инспектировал дальстроевские объекты, Крылов, конечно, не мог в него не вцепиться. Учуял что-то, вертухайская тварь.
Вот теперь можно было думать про Фелицию. Он и попробовал, когда спускался по лестнице, когда шел к воротам. Но мыслей никаких не было, только шаги делались всё быстрей. Вдруг ёкнуло: а что, если ее нет? Исчезла в никуда — так же, как появилась ниоткуда.
Но на каменном парапете, прислонившись спиной к решетке, сидела крыловская спасительница, смотрела вверх, на звезды, ждала.
Надо же, космос любит, подумал он. Что ей космос?
— Так вы обещали рассказать про кольцо, — сказала Фелиция, поднявшись и отряхивая седалище своих заграничных штанов.