с медом.
Ольга держала толстостенную зеленую кружку и грела об нее руки. Тоцкий занял выжидательную позицию. Не будет же она вечность молчать?
Тем не менее, она продолжала сидеть, уставившись в одну точку перед собой. Стрелки на часах медленно, но уверенно переходили от цифры к цифре.
– Оль, все в порядке?
Она кивнула.
– Не поделишься подробностями?
Она сделала глоток холодного чая и произнесла срывающимся голосом:
– Меня пытались изнасиловать. Наверное.
Тоцкого едва не подбросило на кресле.
– Надо в милицию сообщить, – встревожился он, готовый броситься к телефону.
– Не нужно, – сказала Ольга. – Обошлось. Он не хотел… Он хороший, но… Как-то получилось… А мне стало грустно, и некуда идти…
– Какой же хороший? Хорошие так не поступают.
– Он, правда, хороший, – возразила она. – Очень добрый.
– Люди умеют неприятно удивлять, – философски заметил Тоцкий.
Он выбрался из кресла и пошел кругами по комнате, озабоченно разминая пальцы, словно это его обвинили в преступлении. Здравый смысл нашептывал, что нужно немедленно вскочить и куда-то бежать. Ольга посмотрела на его метания и сказала:
– Если вам неловко, могу уйти.
– Да куда тебе идти. Сиди уже, – он и сам испытывал потребность в успокоительном чае. – Родителям говорила?
– Никому. Только вам.
Это обрадовало Тоцкого еще меньше.
«Почему? – думал он, – почему я?» Почему Барашкова выбрала именно его? Не учителя физкультуры или физики? Он не знал о ней ничего – где живет, чем увлекается, есть ли братья, сестры…
– Можно тут переночевать? – она поставила кружку на журнальный столик.
Его смутила подобная перспектива.
– А родители?
– Я сказала, что пошла к подруге на всю ночь к экзаменам готовиться.
– Экзамен какой? – спросил Тоцкий с нехорошими предчувствиями. – Неужели, математика?
– Угу.
– Тесты через неделю.
– А готовиться надо сейчас.
Он на мгновение заподозрил Ольгу в неискренности – вдруг весь спектакль затеян ради оценки? – но отбросил эту мысль, не в состоянии представить, как из-за такой мелочи можно стать на скользкую тропу с ночными походами к учителю.
– Ну и ладно, – пробормотал он и полез на антресоли за подушкой и запасным одеялом.
Потом разложил диван-кровать и расстелил постель.
– Я выйду из комнаты, а ты раздевайся и ложись.
Необыкновенно молчаливая Ольга покорно кивнула. Он в коридоре дождался крика «Я готова!», с порога выключил свет и наощупь побрел к кровати, стараясь не смотреть на Барашкову.
Тоцкий лежал без сна. Сказывалось Ольгино присутствие. К счастью, ему завтра на третий урок и можно встать позже.
Измученный духотой, он сполз с кровати и приоткрыл окно. На обратном пути взглянул на Ольгу, пытаясь определить, спит ли она, но в темноте разглядеть не получилось.
На цыпочках прокрался к столу, аккуратно открыл ящик и, стараясь не производить шума, нащупал маленькую лампу с клипсой для чтения книг, приобретенную еще на четвертом курсе. До сих пор она валялась без дела.
Он прислушался. То ли Ольга спала тихо, то ли не спала вовсе, но он не слышал даже сопения. Тогда он взял с полки книгу потолще – чем скучнее, тем лучше – и вернулся в кровать. Батарейки еще не разрядились, но светодиодная лампочка давала тусклый неприятный свет.
Он лег на бок с намерением прочитать пару глав. Закончив страницу, снова и снова возвращался к верхней строке и на следующей итерации обнаруживал, что текст опять проскочил мимо сознания.
Наконец, из окна потянуло долгожданной прохладой, а веки налились тяжестью. Он выключил лампу и закрыл глаза, приготовившись окончательно заснуть, как вдруг под одеяло бесшумно проскользнула Ольга и прижалась к его спине. Она так крепко и надежно приобняла его аккуратными ручками, что он мгновенно вспотел. Несмотря на миниатюрность, ее тело обжигало.
– Барашкова! – осуждающе прошептал он. – Оля!
– Тс-с-с, – прошипела она. – Не надо все портить.
Он хотел сказать, что портить-то нечего, но понял, что говорить уже поздно. Следовало проявить настойчивость, но он боялся расстроить Ольгу, и без того находившуюся в неустойчивом психологическом состоянии.
…Тараканы, розовый единорог, пауки, труп задавленной собаки, зеленые сопли в носу, скрип пенопласта по стеклу, собачьи фекалии… Тоцкий лежал спиной к Ольге, боясь пошевельнуться. Текущая поза представлялась ему самой безопасной. Он не мог заснуть, слушая Ольгино сопение. Затекла рука, придавленная весом тела, и безумно хотелось перевернуться, но он не решался.
«Как быть?», подумал он, проваливаясь в долгожданный сон, где Алексей Алексеевич стоял за кафедрой перед пустой аудиторией. Одинокий Тоцкий на верхних рядах скрывался от его осуждающего взгляда. Ушинский покачивал головой, констатируя, что зачет провален, а предмет не усвоен.
– Как вы могли? – твердил он тихо, но его голос многократно преумножался громким эхом огромного помещения. – Я же просил, я столько раз повторял. Не дозволено никаких отношений, кроме платонических!
Тоцкий понуро уставился на растоптанные туфли с чувством глубокого стыда за бесцельно проведенные пять лет в стенах университета. Алексей Алексеевич костерил его, словно хуже студента за годы преподавания не случалось.
Тоцкий чувствовал огромную тяжесть вины перед добрым стариком, любившим свой предмет. Занятый самоуничижением и готовый провалиться сквозь пол – в сновидении такое вполне могло произойти буквально – он не сразу заметил исчезновение голоса Ушинского.
Алексей Алексеевич с закрытыми глазами вцепился в кафедру двумя руками и трясся в эпилептическом припадке.
– Профессор! – крикнул Тоцкий и бросился к нему для оказания первой помощи. Он торопился, спотыкаясь о большие ступени и цепляясь за ряды, будто это происходило в действительности.
Глаза Ушинского закатились, и, казалось, он вот-вот упадет. Тоцкий сделал отчаянный рывок и в два шага преодолел остаток пути, намереваясь подхватить падающего профессора. Но в последний миг понял – старику вовсе не плохо, а очень даже хорошо. Из-под кафедры показалось круглое женское лицо, в котором он узнал однокурсницу Светку, краснодипломницу, гордость факультета и образец для подражания.
– Учти, это твой извращенный сон, а не мой, – прохрипел задыхающийся профессор, застегивая ширинку. – Предупреждаю, не суйтесь в мои сновидения без подготовки.
Тоцкий от отвращения содрогнулся и проснулся. Он обнимал спящую Ольгу, прижимавшуюся к нему даже во сне. «Чем меньше женщину мы любим, тем больше нравимся мы ей», подумал он грустно и уже не заснул.
38.
После обеда позвонила Марина и напомнила про пятницу. Платон скривился, одновременно радуясь неспособности телефонной трубки передавать выражение лица.
– Я так устала! – говорила Маринка. – Мне нужно обязательно расслабиться. Хочу красного вина и страстной ночи!
«Если устала, поспи», подумал он недовольно и свободной рукой перелистал ежедневник, сочиняя ответ поудачнее.
– Мариш, – сказал он скорбно, – дел невпроворот, занятость сумасшедшая. Вернусь поздно и на нервах.
– Подожду дома, сниму тебе напряжение, – сладко промурчала она. Он внезапно почувствовал это самое напряжение, но спохватился и предложил:
– Давай пропустим наше рандеву, а на следующей неделе наверстаем.
– Ну… – в ее голосе послышалось разочарование. – Или все-таки?
– Я бы с радостью, но выходные заняты полностью.
– Ладно, – сдалась она. – С тебя ресторан.
– Хорошо, – он смирился, готовый пообещать хоть слона в коробке с бантиком, лишь бы она отстала. – Только в Лоскутовке нет ресторанов.
– Не глупи, – хихикнула Марина. – В кафе,