Читать интересную книгу Исторические очерки состояния Византийско–восточной церкви от конца XI до середины XV века От начала Крестовых походов до падения Константинополя в 1453 г. - Алексей Лебедев

После этого события недолго пришлось восседать Андронику Старшему на императорском престоле. Внук низверг его и занял его место. Положение заточенного патриарха тотчас же переменилось на лучшее. Новый император приказал патриарху оставить монастырь и торжественно возвратиться на патриаршую кафедру. Как понимал торжественность новый император, привыкший ко всяким безобразиям и кутежам, это видно из следующего описания процессии, с которой возвратили патриарха на свое патриаршее место: патриарх сидел на одной из царских колесниц с пурпуровыми украшениями; его сопровождали не епископы и священники, а лица совсем другого сорта: с веселыми песнями шествовали флейтисты и флейтистки, танцоры и танцовщицы, причем одна из флейтисток, самая красивая, сидела на коне в мужской одежде (маскарад), ехала то впереди воинов, то подъезжала к самому патриарху, потешая всех, не исключая патриарха, пошлыми и нескромными шутками.[628] Патриарх был слишком рад, что Андроник Старший низвержен с престола и мало думал о том странном обществе, в какое он теперь попал. Историк утверждает, что, возвратившись на патриаршество, «Исайя прыгал от радости и говорил речи, обличавшие в нем жестокость души и сумасшествие: «возвеселится праведник, когда увидит отмщение»(Пс., 57, 11), себя, таким образом, причисляя к праведникам, а низвержение царя считая Божеским отмщением за него, патриарха».[629] Но этим еще не ограничилось торжество патриарха над низверженным царем. Вероятно, по внушению Исайи, Андроник был пострижен в монахи — более насильственно, чем по охоте. Исайя принудил также Андроника дать подписку, что он никогда не будет домогаться верховной власти. «Если же ты не хочешь дать такой подписки, — говорил патриарх, стращая старца, — то сегодня же смерть тебе». Тот же патриарх изобрел оскорбительную для Андроника формулу, в какой Церковь должна была поминать за богослужением экс–императора.[630] Но и этого всего мало: чтобы сильнее досадить павшему венценосцу, Исайя придумал различные наказания, которым и подвергнул тех из епископов и клириков, которые стояли на стороне этого Андроника в борьбе его с непослушным внуком Андроником Младшим, сделавшимся теперь императором.[631]

О церковной деятельности Исайи сообщают сведения сохранившиеся до нас акты синодских заседаний во времена этого патриарха и некоторые другие документы. Патриарх неизвестно когда — в правление ли Андроника Старшего или в правление его преемника — завязывает сношения с Армянской церковью и армянским светским правительством по вопросу о воссоединении армян с Православием.[632] Усилия эти, как и раньше, не имели успеха. Этот лее патриарх заботился о том, чтобы возвысить материально благосостояние константинопольской патриаршей церкви. На одном заседании синода в 1324 году, следовательно, в правление Андроника Старшего, определено было обложить известным денежным взносом (не в одинаковых размерах) в пользу Константинопольской церкви многие митрополии и архиепископии.[633] Выполнялось ли это определение, сказать трудно. Скорее, впрочем, нет, чем да.[634]

Исайя скончался, будучи на патриаршей кафедре, что редко случалось в те времена, и пользуясь почетом со стороны императора Андроника Младшего.

Последующие Константинопольские патриархи — Иоанн Калека, Исидор, Каллист I и Филофей Коккин (1333—1376) — в некотором смысле составляли собой одну группу, так как в деятельности каждого из них очень видное место занимает такое или другое отношение их к возникшим и развившимся в те времена спорам так называемых варлаамитов и паламитов; счастье или несчастье, которое выпадало на долю этих патриархов, в значительной мере зависело от того, куда они склонялись, к той или другой из названных богословских партий.

Иоанн Калека (1333—1347). Хотя избрание этого патриарха произошло в царствование Андроника Младшего, но своим возвышением на столичную каферу он обязан был Иоанну Кантакузину (впоследствии императору), который был другом Андроника и пользовался большим влиянием на дела Церкви и государства. Константинопольский синод, которому принадлежало право назначать кандидатов в патриархи, вовсе не расположен был возводить в патриархи Иоанна Калеку, так как Иоанн был священником, имевшим жену и детей, и притом не отличался сколько‑нибудь серьезным образованием. Но тем не менее Иоанн Кантакузин, пользуясь своим влиянием на дела и не пренебрегая даже хитростью и коварством, успел‑таки провести на патриаршую кафедру Иоанна Калеку, который был священником при доме самого Кантакузина и от которого этот последний вправе был ожидать послушания, покорности и повиновения. Сам Кантакузин, описавший обстоятельства избрания Иоанна в патриархи, прямо замечает, что без его содействия Калека никогда не мог бы попасть на патриаршее место.[635]

К неудовольствию Кантакузина, большие старания его возвести в патриархи Калеку не были оценены этим последним так, как этого ожидал всемогущий царедворец. Патриарх не сделался послушным орудием Кантакузина. Правда, пока царствовал Андроник Младший, между патриархом и Кантакузином не видно столкновений; но лишь только Андроник сошел со сцены, дела переменились. От имени малолетнего преемника Андроникова Иоанна Палеолога стала править делами в империи его мать Анна, образовавшая вокруг себя партию, враждебную Кантакузину. В числе вождей партии царицы Анны мы видим и Калеку. Он заявил свои права на участие в регентстве по случаю малолетства императора. Это произошло вопреки желаниям и планам Кантакузина. Этот последний не только был отстранен от дел правления, но и объявлен изменником государства. Дом его в Константинополе был разрушен, имущество его было разграблено, приверженцы его подверглись систематическому преследованию, многие из них были брошены в тюрьму. Сам Кантакузин, находясь в городе Димотихе, через особого посла попросил было у императрицы Анны объяснения по поводу переворота, но вместо ответа он получил за государственной печатью предписание отказаться от всех государственных должностей и вести жизнь частного человека. Все это произошло по воле Иоанна Калеки, который окончательно объявил себя во главе регентства.[636] Вот как мало избранник Кантакузина, Калека, оправдал надежды, какие им возлагались на патриарха.

Так держал себя Иоанн Калека в политическом отношении. q це меньшей независимостью и своенравием он же управляет и делами церковными. Очень заметно, что и в управлении делами Церкви Калека заботился больше всего о том, чтобы не показывать собою приверженца и сторонника Кантакузина. В спорах варлаамитов и паламитов патриарх, хотя и не сразу, становится на сторону варлаамитов по тому побуждению, что противной партии в значительной мере покровительствовал Кантакузин. Само собой разумеется, что патриарх так стал поступать только тогда, когда партии царицы Анны удалось устранить Кантакузина от дел правления. В 1345 г. на соборе Константинопольском Иоанн Калека высказал себя в пользу Варлаама и его ученика Акиндина, осудил Паламу, митрополита Фессалоникийского, и произнес анафему на его приверженцев.[637]

За все эти поступки патриарх дорого поплатился. В 1347 г. Кантакузин сделался императором и лишил Калеку патриаршества. Ему вменено было в вину как то, что он устраивал козни против своего благодетеля — Кантакузина,[638] так и то, что он держался стороны варлаамитов, которые большинством епископов и духовенства признавались мыслящими неправославно, еретически.[639]

Из вышеприведенных фактов, рисующих жизнь Иоанна Калеки, открывается, что этот патриарх никак не может быть причислен к лучшим константинопольским иерархам. Но историк Григора указывает одну такую черту в архипастырской деятельности Калеки, которая заставляет, по–видимому, не совсем низко ценить этого патриарха. Названный историк изображает Калеку, как замечательного знатока церковных и гражданских законов, рассказывает примечательные вещи о его громадной памяти, представляет его человеком учительным, говорившим проповеди так свободно, как будто он читал по книге, — человеком, у которого в проповедях мысль и слово находились в полной гармонии.[640] Но, кажется, сам Же этот историк значительно ослабляет силу своего свидетельства, когда при другом случае выражает явное недоверие к ораторским способностям патриарха. Так, тот же Григора, рассказывая о прибытии в Константинополь двух западных епископов для рассуждений с восточными иерархами о соединении Церквей, замечает, что патриарх Иоанн Калека не решался принять участие в диспуте с латинянами, так как, по словам историка, «он не имел дара слова, развитого упражнением» и соглашался играть во время Диспута лишь пассивную роль — «молчать и делать важный и глубокомысленный вид, что будто не стоит и спорить с латинянами».[641] Какое же из двух показаний Григоры вернее — первое или второе? Конечно, вопрос было бы нетрудно решить, если бы дошли до нас сочинения Иоанна Калеки, по которым мы могли бы судить о степени его красноречия и знания «божественных законов» патриархом. Но в этом отношении мы не обладаем богатством материалов. Хотя издатели византийской литературы и свидетельствуют, что в рукописях существует большое количество проповедей Калеки на воскресные и разные праздничные дни (№№ 60),[642] но в печати известно только две проповеди Калеки: «На воскресенье пред Воздвижением Честного Креста» и «На третье воскресенье Великого Поста».[643] Судить по этим двум проповедям об ораторском таланте Калеки трудно, тем более, что последняя из поименованных проповедей некоторыми издателями усвояется другому патриарху.[644] Во всяком случае, похвалам Григоры по отношению к Калеке едва ли можно доверять, так как патриарх был врагом паламитов, а врагам паламитов Григора слишком симпатизировал.